Но, тем не менее, представитель крылатого народа проиграл свой победный бой, не выполнил миссию, порученную ему святой волей, потерял своих жён-воительниц, был захвачен, а теперь не находил себя здесь, в промораживающей и терзающей тьме. И даже его Покровительница не отвечала ему, оставив изувечиться за грехи в забытье.

Внезапно, с щёлкающим звуком сложных механизмов, просторное помещение, служившее пыточной комнатой, осветилось тёмно-рубиновым, контрастным цветом, ожившие и неспокойные тени в котором были особенно заметны.

Створки входной герметичной двери, находящейся сбоку от стоящего в центре, прочно держащего в себе ценного и достопочтимого пленника, артефактного кресла, разъехались в стороны с продувочным и тяжёлым шипением, а затем пропустили сюда, сквозь пелену возникшего пара, сгорбленный и тёмный, узнаваемый женский силуэт, сопровождаемый двумя безличными и одинаковыми, человекоподобными фигурами, являвшимися ассистентами, что несли меж собой средних размеров короб.

– Ну что, дорогой мальчик, – прошелестел подобно сыплющемуся сухому песку старый, будто бы извечно бывший, безэмоционально голос, принадлежащий Старухе. – Ты отдохнул немного от наших общих дел? – улыбнулись на страшном лице губы, вторя прищуренным и смеющимся, её белёсо-мутным глазам.

Юноша вздрогнул, воспоминания последних недель, проведённые им здесь, прежде отгороженные сознанием, вновь хлынули в разум, разбивая мысли и эмоции. Слёзы потекли из его век, мышцы стали непроизвольно сокращаться, тело затряслось, а руки и ноги начали нервно, судорожно пытаться вырваться из холодных колодок, жёстко сомкнутых на истерзанной, кровоточащей плоти.

На пальцах его согнутых не было более ногтей, из челюсти удалены были зубы, а прекрасные радужные крылья, что когда-то украшали ровную спину, отсутствовали, ибо теперь, отрезанные и поблекшие, они покоились поодаль на тёмной стене.

– Сегодня нас ожидает нечто особенное, – произнесла она, будто бы довольно, но в действительности лишь с исследовательским интересом. – Но сначала, уж извини, тебя надо надлежаще подготовить, – и вместе с этими словами двое слуг её жутких, вставших неспешно уже позади него, произвели какие-то манипуляции с его стулом, после чего от боковин грубой металлической спинки отделились странные устройства, похожие на пару тонких, угловатых лапок с широкими и плоскими полу-обручами, кои медленно сомкнулись на пленённой голове, образовав округлый козырёк.

В это же время сама старая Госпожа неторопливо перебирала что-то на столе, стоящем прямо перед «центральной экспозицией», а затем, подготовив на нём вещи, должные ей понадобиться, лишь коротко бросила, не оборачиваясь:

– Обрейте его… – и вновь продолжила собирать пока непонятные инструменты.

Вибрационный звук бритвенного аппарата начал разбавлять окружающую тишь, изредка нарушаемую стенаемыми всхлипами единственного здесь рожденца жизни. Волосы его золотые опадали на каменный, высасывающий всякое тепло, хладный пол; доблесть покидала некогда прекрасное тело вместе с ними, но хозяину этой плоти, исстрадавшейся в безмерно-адских пытках, было уже всё равно. Он просто, засыпая, но почти сразу же просыпаясь, хотел жить – хотя бы как-то, хотя бы где-то, но жить. Однако же его предназначение было иным.

Когда кожа на голове его лишилась последних красивых прядей, холодные руки, принадлежащие химерам-ассистентам, мягко растёрли на ней успокаивающую мазь, холодящую словно бы едва тёплый лёд, и оттого притупляющую всякую боль.

Растворившись в ощущении спокойствия и забытья от всепоглощающих ран, юноша ненадолго потерялся в восприятии реальности, но спустя безболезненный миг, пронзающая все нервы агония вырвала его из царства желанных снов. Правда, кричать, увы, он уже не мог. Лишь зрачки, ещё не парализованные, вращались у него бешено.

Двое же слуг, под присмотром своей Повелительницы, бездушно резали сейчас, плотно зафиксировав, его череп пилой, коя ровно и свистяще, сквозь хрупкую кожицу, до этого, как оказалось, обмороженную, проходилась дискообразно по прочной, но недостаточно, круглой кости.

– Теперь осторожно снимите эту часть, – раздался старый, поучающий голос, спустя долгие и нестерпимые минуты, после чего представитель фейского народа почувствовал помимо раздирающей муки ещё и какое-то облегчение. – Очень хорошо, теперь с этим можно работать…

…

Воля, что лежит в основе осознающей себя личности, может выдержать многое, кое способно искалечить, перекроить и навсегда изуродовать. Однако же потеря воли, вне всяких сомнений, ведёт к разрушению – неминуемому и ничем не сдерживаемому, а потому о личности, и тем более о той, что имеет о себе хоть какое-то представление, говорить уже не имеет смысла. Впрочем, получившееся существо теряется не сразу; мысли его отделяются от трещащего разума вместе с памятью по частям и постепенно, а сознание самостирается в последнюю очередь, оставляя после лишь одну оболочку, опустошённую и ни к чему не пригодную.

…

Юпокритикос уже не помнил, почему здесь оказался; он даже стал забывать то, кем является и кому служит. Краткие воспоминание вспыхивали в нём и тут же гасли, сгорая уже навсегда. Понемногу, по чуть-чуть, но он утрачивал всё то, чем являлся. Крупицы озарения иногда давали ему понимание ситуации и его близящегося конца, однако же очень быстро забывалось и это, отчего в какой-то момент он смирился, прекратив хоть как-то мыслить и просто приняв свою участь «быть забытым».

Его внимание, теперь хаотичное, запутанное и рассеянное, стало безучастным, зацепившись лишь за зудящую боль и перемежающиеся копошения чего-то в голове, раскроенной сейчас и странным образом кем-то препарируемой. Взгляд его от этого, прежде хоть отчасти осмысленный, теперь был бесчувственным и бездвижным, утратив всю жизнь, когда-то и что-то созерцающую. Звуки изо рта его полуоткрытого были глухи и немы, а тело юношеское лишилось всяких реакций, даваемых бессильной плотью и всем тем, что осталось от выгоревших нервов.

А меж этим, Старуха, периодически принимая инструменты от помощников, неотрывно следящих за производимым процессом, аккуратно втыкала длинные спицы, поблескивающие зеленоватыми бликами в алом свете этого тёмного помещения, прямиком в оголённый, бирюзово-серый мозг своего пленника. Тот же, как могло показаться, совершенно это не воспринимал, и лишь едва заметные подёргивания лицевых мышц, изредка проскальзывающие в перманентно-отчуждённой мимике, говорили иное.

– Слышал ли ты что-нибудь о гомункулах..? – вопросила она его риторически. – Полагаю, нет; но я расскажу немного о них, это весьма важная для тебя информация…

Её взгляд коснулся только что изъятого из принесённого чёрного короба, а затем водружённого на стол, загадочного артефакта в виде угольно-прозрачной пирамидки, содержащей внутри себя странный, мерцающий зелёно-золотыми всполохами туман.

– Прежде всего, стоит сказать, что это противоестественная форма допустимой жизни, попрекаемая даже крайне изощрённой в своих изысканиях, искусницей-химерологией, – на миг уста её ухмыльнулись, словно бы пробуя на вкус давно забытые события. – Так, если химера создаётся, исходя из принципов «баланса», дающих гармоничное существование в мирозданческой среде, то гомункул появляется на бренный свет посредством весьма специфических способов, предающих собой всё то, что лежит в основе вселенских укладов.

Исписанные повторяющимися символами, проводниковые канатики, использованные этим древним, псевдо-женским существом, соединили в единую конструкцию все спицы, вставленные прежде бережно в мозговое вещество, вместе с находящимся в их центре энерго-источником, представляющим собой изумрудно-фиалковый очаг энергии.

– С материальной сутью этих чудных и неодобряемых созданий всё достаточно просто, нужно всего лишь найти качественный утробный плод, имеющий форму, близкую к желаемому образу будущего искусственного дитя, – мистическая установка стала чуть искриться всполохами зарядов, уходящих в уязвимый мозг. – Однако же с духовной частью всё намного сложнее, ибо она, единящее сердце всего, требует определённых «ресурсов»…