— Возможно, у него не было другого выхода, — предположил я. — Наверняка он пошел на преступление не просто так, а за огромное вознаграждение. А уж Терезия не поскупилась бы за то, что могло помочь ей завладеть Деланжем. Он получил деньги, украл письмо, но не смог вынести его из моего дома. Что ему оставалось делать? Он должен был признаться в своей неудаче и вернуть полученные от них деньги. Но что, если часть денег он уже потратил? Терезийцы — не те люди, с кем можно шутить. К тому же он мог и не знать о том, что принадлежность документа к тому или иному веку можно установить экспертным путем. Он переписал письмо слово в слово и надеялся, что этого будет достаточно. А быть может, он понадеялся на то, что Третейский суд вовсе не примет этот документ в качестве доказательства, и тогда о том, что он подделка, вовсе никто бы не узнал.

Бланшар выслушал меня с самым серьезным видом и кивнул:

— Пожалуй, ты прав! Но всё это теперь уже не так важно. Кем бы ни был этот вор, теперь ему придется несладко. Он обманул терезийцев, и теперь они потребуют от него сатисфакцию. Ну а ты наконец можешь вздохнуть спокойно. Я разговаривал с его величеством, и он сказал мне, что никогда в тебе не сомневался. Именно поэтому он и ограничился всего лишь отправкой тебя в Эрден, а не помещением в тюрьму в Валье-де-Браво. А теперь его величество ожидает тебя в столице.

Слуга сообщил, что стол накрыт, и разговор мы продолжили уже в столовой зале.

— Но прежде, чем ехать в столицу, мой мальчик, я посоветовал бы тебе решить вопрос с твоим поспешным браком.

Он поднял бокал и внимательно посмотрел на меня. Но я в ответ лишь недоуменно нахмурился:

— Не понимаю, о чём вы говорите, ваше сиятельство?

Я доверял графу Бланшару как никому другому, но слишком хорошо понимал, что даже у стен есть уши. Я не готов был откровенничать даже с лучшим другом своего отца.

Его сиятельство укоризненно покачал головой:

— Не думай, Бернард, что я не догадался, чем был вызвано твое желание жениться на этой прелестной мадемуазель! Да, твоя супруга очень красива, но не думаю, что одного этого факта оказалось бы достаточно, чтобы сподвигнуть тебя на такой мезальянс. Нет-нет, я не упрекаю тебя. В тех обстоятельствах, которые были на тот момент, ты поступил совершенно правильно. Но поскольку обстоятельства изменились, полагаю, тебе следует пересмотреть свое решение.

— Письмо еще не найдено, — напомнил я. — И кто может гарантировать, что вскоре терезийцы не предъявят в суд еще один его вариант?

Бланшар промокнул губы салфеткой и возразил:

— Полагаю, что Третейский суд уже не примет от них никакого письма. Их сторона уже слишком себя скомпрометировала. К тому же то, что письмо оказалось поддельным, уже само по себе снимает с тебя все подозрения. Ты-то как раз был единственным, кто мог передать в Терезию именно подлинник. И слова его величества свидетельствуют, что он не намерен в тебе сомневаться. А вот твой брак, как я понял, короля весьма разочаровал. И если ты не хочешь лишиться расположения его величества, тебе следует как можно скорее его расторгнуть. И даже если у тебя есть какие-то чувства к этой барышне, вряд ли они столь же важны, как хорошее отношение монарха. Позволь мне дать тебе совет — немедленно отправляйся в Клермон и договорись со своей супругой. Дай ей хорошие отступные, подари что-то из фамильных драгоценностей (женщины как сороки — любят всё блестящее) и уговори ее согласиться на расторжение брака.

Я не сказал ему, что мы с мадемуазель Ревиаль договорились об этом изначально. Знать об этом старому графу было не обязательно.

И я не собирался забывать об истории с письмом, даже если на данный момент она и казалась почти завершенной. До тех пор, пока я не найду оригинал письма, угроза быть снова обвиненным в предательстве так и не отступит. И то обстоятельство, что в Третейский суд была представлена подделка, говорило лишь об одном — что настоящее письмо до сих пор было в Клермоне. Кем бы ни был этот вор, он не сумел унести его с собой. И теперь, когда правда открылась, и терезийцы уже знают, что он их обманул, его единственная возможность избежать их мести — это вернуться в мое имение и еще раз попытаться вынести письмо. И когда он предпримет эту попытку, я должен быть там, в Клермоне!

И именно поэтому сразу же после ужина с графом Бланшаром я отправился в путь. Его сиятельство пытался уговорить меня остаться в Эрдене хотя бы до утра, но я настоял на своем. Уже дважды я проделывал это расстояние именно ночью и хорошо знал дорогу. И на этот раз я уже мог позволить себе не гнать лошадь, а ехать не спеша, чтобы обдумать всё хорошенько.

Я обнялся с его сиятельством и поблагодарил других офицеров за компанию, что они составили мне в этом замке, и выехал за ворота Эрдена.

Мыслей было много и, пустив коня рысью, я пытался привести их в порядок. Я вспоминал каждого, кто гостил у меня в особняке в то время, когда пропало письмо, но не мог выбрать среди гостей того одного, кто вызвал бы у меня особые подозрения. Я даже не знал, что именно толкнуло это человека на такой подлый шаг. Было ли это желание разбогатеть на предательстве интересов Арвитании или ненависть лично ко мне?

Мне казалось, что ни у кого из приглашенных на нашу с Жасмин помолвку не было явных причин для такой злобы ко мне. Но я слишком хорошо понимал, что иногда причиной для вражды становится какой-то поступок, о котором ты сам уже забыл, или даже неосторожное слово, которому ты не придал значения.

Один мог позавидовать тому расположению, которое оказывал мне его величество. Другой — воспылать ревностью из-за адресованной мне улыбки его дамы сердца. Но могли ли такие причины заставить человека пойти на столь опасную авантюру? У меня не было ответа на этот вопрос.

Когда я подъехал к своему дому, в окнах не было света. Все спали, и мне пришлось несколько раз постучать в дверь. Наконец, я услышал шаркающие шаги, и сердитый голос Мэнсфилда спросил, кого принесло в такой час.

А едва я ответил, как услышал собачий лай. Мне показалось, что я схожу с ума — это был лай моей погибшей собаки!

— Дельфина? — ошеломленно пролепетал я, глядя на отворившего мне дверь дворецкого.

— Именно так, ваша светлость! — подтвердил Мэнсфилд, вытянувшись по струнке. — Ваша собака оказалась в доме мадемуазель Ревиаль. Дети подобрали ее раненую в лесу. Полагаю, они не знали, что она принадлежит вам. А для всех нас было большой радостью узнать, что она жива.

Дальнейших объяснений уже не требовалось, потому что сама Дельфина уже неслась ко мне. Она едва не сшибла меня с ног, а когда я наклонился, чтобы обнять ее, принялась лизать мое лицо с таким восторгом, что я не сумел сдержать слёз.

А когда я снова выпрямился, свечи в холле были уже зажжены, и на ступенях лестницы я увидел свою мадемуазель Ревиаль.

Она явно только что проснулась. На ней было надето простое платье без корсета и фижм, и именно его простота позволяла подчеркнуть все достоинства ее фигуры. А не собранные в прическу разметавшиеся по плечам длинные волнистые светлые волосы делали ее похожей на лесную нимфу.

— Доброй ночи, ваша светлость! — сказал я и сделал шаг в ее сторону.

— Доброй ночи, ваша светлость! — откликнулась она.

Как я и думал, она не поспешила мне навстречу, и в целом, как мне показалось, была не слишком рада моему прибытию домой. Да я и сам подустал в дороге и предпочел бы просто пройти в свою спальню и предаться сну. Но в холл вышли слуги, и нам с законной супругой нужно было постараться изобразить хоть какую-то радость от нашего воссоединения.

Я подошел к лестнице и, стоя на несколько ступеней ниже, чем мадемуазель Ревиаль, взял руку супруги и запечатлел на ней поцелуй. Сама девушка, наконец, обратила внимание на то, что у этой сцены были свидетели, и заулыбалась мне в ответ.

— Как я рада вас видеть! — проворковала она.

— Я распоряжусь накрыть стол, ваша светлость! — раздался за моей спиной голос Мэнсфилда.