— Прямо здесь и снимать? — расхохотался Фридрих, однако тут же скинул на перила террасы свой белый, но посеревший от пыли плащ, на котором теперь обнаружился чёрный равносторонний крест — знак Тевтонского ордена. — Ты не меняешься, Анри де Труа, и это, честное слово, здорово! Даже обидно, что я приехал к тебе по делу, а не просто как к старому другу.
Анри Иерусалимский махнул рукой:
— На то я и король. К королям ездят всегда только по делу. Но всё это потом. Лезь в бассейн, а слуги покуда соберут на стол лучшее, что у меня тут есть. Скарлет! — он обернулся к опахальщику. — Быстрее на кухню и скажи, что я оторву ноги повару, если через полчаса не будет готово. Накрывают пускай на террасе, а на вечер приготовят факелы. И ещё: притащи-ка в зал с бассейном лучшую из моих рубашек, камзол и какие-нибудь штаны. Только не шальвары, не то барон тебя убьёт — он не выносит восточного тряпья!
Малыш невозмутимо уложил опахало на балюстраду террасы, поклонился, аккуратно сложив ладони под подбородком, и чуть вразвалку кинулся исполнять приказ. Когда он обернул к приезжему лицо, Фридрих приметил, что слуга короля — вовсе не мальчик, а карлик, и ему, верно, уже лет сорок.
Полчаса спустя Фридрих Тельрамунд возвратился на террасу и остановился на пороге, зажмурившись на миг от удовольствия. Под тем же полосатым навесом, где недавно король Анри нежился, лакомясь виноградом, теперь был установлен стол, накрытый с роскошью, достойной прежних пиров графа Анри Шампанского.
Кипрское вино, которое сюда исправно доставляли, и вино местное, тёмное, как камень гранат, посверкивали в стеклянных графинах, а на полу стояли три или четыре больших глиняных бутыли, из которых можно было тотчас долить вожделенные напитки. Жареный гусь, обложенный дольками апельсинов и фигами; баранина, сваренная в масле, с приправой из острых трав; печёные голуби, рыба в винном соусе, виноград и маслины, персики, готовые лопнуть от собственной спелости, — всё это, поданное на серебряной посуде и нарядно расставленное, могло бы возбудить аппетит и у человека, поевшего не так давно. Барон же утолял голод более суток назад, да и завтраком ему послужила последняя из припасённых на оставшийся переход лепёшек, сухая и твёрдая, как деревянная подошва. Поэтому он, осенив себя крестом, живо уселся за стол и принялся за еду с аппетитом и рвением, достойными молодого здорового мужчины. Однако король Анри, тоже отдавший должное трапезе, заметил, что пьёт его гость мало, чаще наливая себе воды из серебряного кувшина, нежели вина.
— Вижу, — проговорил он наконец, — что у тебя ко мне действительно очень важное дело. И притом неотложное, если ты стараешься остаться трезвым, чтобы приступить к нему сразу же после обеда. Я прав?
— Прав, — кивнул Тельрамунд, отбрасывая доглоданную гусиную кость. — Дело и важное, и срочное. Но не думай, что рассказывая тебе о нём, я не буду пить вина. Как раз буду! Я ведь пьянею, если помнишь, куда медленнее тебя.
— Мне казалось, ты вообще не пьянеешь! — рассмеялся Анри. — А ты так мало изменился за те пять... да нет, уже шесть лет, что я тебя не видел... Сказать по правде, я был уверен, что ты примешь участие в крестовом походе, и когда тебя не оказалось ни среди германцев, ни среди англичан, ни среди французов, мне ничего не оставалось, как поверить, что тебя уже нет в живых.
Тевтонец чуть приметно улыбнулся, задумчиво склонив голову, и король Иерусалимский заметил на его правом виске, в густой массе коротко остриженных каштановых волос, белые искры седины.
— Ты ошибаешься, — произнёс Фридрих, наливая себе наконец полный кубок кипрского вина, но не торопясь его осушить. — Ты ошибаешься, Анри. Я участвовал в последнем крестовом походе. Я дрался в войске Фридриха Барбароссы, а после его смерти дошёл с Генрихом Швабским почти до самой Палестины. Но за пару переходов до неё на наше войско напал большой отряд сарацин. После гибели императора Фридриха они вообще нападали непрерывно. Сперва очень слаженно и очень точно атаковали наши фланги и отсекали по частям отстающие отряды. Можно было подумать, что они наверняка знают, куда мы пойдём, где будем останавливаться, сколько людей в том или ином отряде. Да и проводники вели нас то по высушенной пустыне, где не было ни одного колодца, то по дороге, на которой колодцы почему-то оказывались пустыми. Лошади пали очень скоро. И люди гибли сотнями. Герцог Швабский решил отправить часть войска через Антиохию, уверяя, что там они пополнят запасы провизии и соединятся с основными силами возле Палестины. Но в Антиохии была эпидемия чумы! Почти никто не спасся... Возле самой Птолемиады, когда от стотысячного войска германцев оставалось не более пятнадцати тысяч, сарацины хлынули на нас потоком. Их было тысяч шестьдесят. Они кричали, чтобы мы сдались, тогда всех пощадят. Не сдался никто. Я получил не меньше пяти ранений, но упал лишь тогда, когда сарацинский меч доконал мой шлем и рассёк затылок. Потом можешь посмотреть — волосы у меня густые, но полоска на затылке видна даже сквозь них... Я свалился наземь, а на меня сверху все падали и падали убитые... Видел бы это покойный император! И дёрнуло же его утонуть в какой-то проточной канаве![63]
Гость умолк, неторопливо опрокидывая кубок, и оторвал его от своих губ, лишь когда проглотил последнюю каплю. Анри тоже молчал, не желая торопить старого приятеля и переживая его рассказ. Он неплохо знал историю страшного похода германской армии, когда вначале доблесть и мудрость великого Фридриха Барбароссы обеспечили ей стремительный бросок и успешное преодоление тяжкого пути почти без потерь, а затем гибель императора разом обрекла германцев на поражения и гибель.
— Один из моих друзей, молодой франкский рыцарь, утверждает, будто бы Фридрих Барбаросса не утонул в Салефе, — наконец проговорил король. — Он сказал мне, что императора убили ассасины.
— Правда? — Тельрамунд бросил на хозяина быстрый взгляд, и Анри заметил в его тёмных глазах гневный блеск. — А ведь и я так думал... Но каким образом, дьявол их забери!? Рыжебородый на наших глазах погрузился в воду, и мы своими руками его вытащили.
— А мой друг при этом успел заметить на его шее красное пятнышко — будто укус насекомого.
Анри налил вина и себе, и товарищу и продолжал:
— Рыцарь не придал этому значения, но потом я рассказал ему о тайном оружии ассасинов, которое некогда видел, — о трубках с отравленными шипами. А на Кипре этот рыцарь сумел убить одного из этих шакалов, когда тот готовился из такой вот трубки пустить отравленную колючку в шею короля Ричарда. И тогда мой товарищ вспомнил о пятнышке на шее императора и связал всё воедино. Жаль, не могу тебя познакомить с этим человеком, ты бы ему поверил, потому что это — славный малый и отважный рыцарь. Его зовут граф Луи Шато-Крайон.
Фридрих опустил кубок, который поднёс было к губам, и с сомнением взглянул на короля. Потом расхохотался:
— Ну до чего же тесен наш просторный мир! Ты никогда не сможешь познакомить меня с графом Луи, потому что я давным-давно знаком с ним. И вскоре тебе это докажу. Странно, что при нашей последней встрече он мне не рассказал о своём предположении. Хотя у нас было мало времени... Но если можно, я закончу рассказ о себе, поскольку без этого сложно перейти к делу.
— Давай, давай! — король оторвал часть виноградной грозди и кинул в рот несколько виноградин. — Ты остановился на таком месте, что пока не закончишь, я ни о каких делах слушать не хочу. Что же было с тобой после того, как тебе рассекли затылок, и ты упал?
— Очнулся я ночью. Очнулся от того, что кто-то лижет мне лицо. Это был шакал — он слизывал кровь и, скорее всего, уже подумывал вцепиться в меня. Но я живо разъяснил ему разницу между покойником и живым человеком. Кругом пировали три-четыре сотни таких же тварей, но им хватало добычи. Я сумел перевязать свои раны обрывками одежды и потащился через равнину к горам. Там светились огни селения, однако кто же не знает, что попавшего в плен христианина мусульмане продадут в рабство? У меня было одно желание — уйти подальше от места бойни и либо умереть в одиночестве среди леса и скал, либо как-нибудь добраться до своих. Я верил, что кто-то да уцелел. Иду мимо селения, вдруг слышу отчаянный женский крик. И я, как последний осёл, не смог отвернуться и уйти. Оказывается, стая бездомных псов напала на девушку, что шла к колодцу. Собаки — не шакалы: людей не боятся. Меч был при мне, и я отдал этим псам все долги, что не успел отдать сарацинам.
