Граф Анри Шампанский был в бешенстве. С одной стороны, подвиги, совершённые им во время штурма Мушиной башни, доставили ему заслуженную славу, восхищение других рыцарей и почитание простых воинов. Филипп-Август щедро наградил верного вассала, выдав ему немалую долю добычи. А с другой стороны, досадная случайность сорвала намерения отважного графа принять участие в предстоящем турнире, и это совершенно испортило ему настроение.

Как и многие рыцари, Анри въехал в побеждённую Акру верхом. Возбуждённый и ликующий, он захотел для чего-то уподобиться Ричарду Львиное Сердце и показать своё искусство всадника, погарцевав на ступенях одной из лестниц во дворце эмира Фарруха. Конь оступился, сделал резкий скачок, и всадник, не сохранив равновесия, поспешно соскочил с седла на одну ногу. Нога хрустнула в суставе, Анри выругался, ощутив боль, но не придал этому значения. А между тем, к вечеру обнаружилась опухоль и, хотя лекарь вправил сустав, франкскому храбрецу было объявлено, что участвовать в турнире не стоит: если ему придётся вновь спрыгнуть на повреждённую ногу, он может остаться калекой...

— Как обидно! — повторял он. — И обиднее всего, что это даст преимущество чванливым англичанам: у нас много славных рыцарей, но как наездники, англичанишки лучше. Я бы их поставил на место, но вот Бог наказал меня за глупость. Одна надежда, что не оплошают граф Луи и его молочный братец. Оба, что ни говори, ездят не хуже, чем дерутся.

— Таким образом, твоё участие в турнире решено! — сообщил Луи Эдгару, когда тот, проспав чуть не сутки после пира у короля Ричарда, проснулся в шатре своего друга. (Как и когда он туда забрёл, кузнец при всём желании вспомнить не мог!) — Не захотим же мы оказаться слабее англичан! У нас есть сегодняшний день — я покажу тебе все приёмы, которых ты не знаешь, и расскажу правила турнира.

— Ладно! — сдался Эдгар, испытывая после всего пережитого накануне какое-то подавленное безразличие. — Схожу только в свой шатёр за кольчугой да велю Ксавье оседлать коня.

Но Ксавье в шатре не оказалось, зато молодого рыцаря поджидала, к его удивлению, Клотильда Ремо.

— Её величество леди Элеонора прислала меня, — сообщила придворная дама, улыбаясь своей сдержанной суховатой улыбкой. — Она хотела поговорить с вами, но вы проспали вчера весь день, как и многие рыцари... Дело в том, что королева дала поручение вашему оруженосцу и просит у вас за это извинения.

— Поручение? Леди Элеонора дала поручение Ксавье? — опешил Эдгар. — И какое же поручение?

Клотильда снова улыбнулась:

— О, это слабость её величества! Короли Ричард и Филипп-Август договорились и получили согласие всех прочих предводителей войска, что останутся здесь месяца на два: нужно дождаться ответа султана Саладина, к которому отправились эмиры и шейхи из Акры, нужно залечить раны и поправить снаряжение. А в это время предполагается устроить несколько охот — к здешней пище не мешает добавить дичь. И леди Элеонора, которая любит охоту более всех прочих развлечений, пожелала иметь нескольких соколов. Однако здесь обученных птиц не достать. А так как вчера в полдень один из наших кораблей отправился к Кипру, чтобы доставить сюда вина и масла, миледи приказала привезти ей с Кипра и несколько охотничьих соколов. Ну, а ваш оруженосец ещё прежде говорил её величеству, что лучше многих опытных охотников в них разбирается. И она уговорила его поехать на Кипр. Ксавье был очень расстроен: вы спали, будить вас он не решился, а уплыть без вашего соизволения мальчик ни в какую не хотел. Но и отказать королеве... Вы же понимаете! Через пару недель он возвратится, а за это время ведь не ожидается сражений — вам не слишком будет нужен оруженосец. Её величество сказала, что вы можете взять себе в помощники любого воина из отрядов её сына, он согласен!

— Да я и без помощника обойдусь! — в полной растерянности проговорил Эдгар. («Ну! — мелькнула у него мысль. — Чего ещё ждать от Элеоноры?»). — Я буду только рад, если Ксавье угодит королеве. Да и он пускай развлечётся — мальчишка вёл себя на войне как взрослый мужчина! Вот только завтра турнир, и Луи убедил меня принять в нём участие. А на турнире как раз оруженосец будет нужен.

— Если христианский рыцарь позволит, я могу быть завтра его оруженосцем! — послышался в это время голос, говоривший с заметным акцентом, но на достаточно правильном французском языке.

В проёме шатра стоял, приветливо улыбаясь, Рамиз-Гаджи.

— Вот это да! — воскликнул кузнец. — Ты что, уже встал на ноги? А лекарь Антуан говорил, что тебе дней пять лежать...

— У меня ещё болят ноги, господин, но я могу ходить и хотел бы тебе пригодиться! — проговорил юноша, кланяясь с почтением, но без той льстивой угодливости, которая так часто раздражала христианских рыцарей в восточных людях — от купцов до эмиров. — Мой отец был богат, но он умер, и другие эмиры отдали все его имущество христианам, чтобы увезти хотя бы часть своего... У меня нет ничего, чем я мог бы отблагодарить тебя и твоего брата за мою жизнь и за свободу, которую ты мне вернул. Если можно, разреши хотя бы послужить тебе!

— Служи! — махнул рукой Эдгар. — Моя покойная матушка не раз говаривала: «Никогда не отказывайся от добра, которое тебе хотят сделать!» Поэтому для начала займись оружием. Коня приготовишь завтра с утра. Посмотри, в порядке ли седло. А я пока провожу леди Клотильду к её шатру.

Начало турнира было назначено на полдень следующего дня, и к условленному времени всё было готово.

Площадь посреди лагеря, обычно наполовину уставленную лавками торговцев, совершенно освободили и обнесли барьером. Сооружённые больше года назад, а за последние месяцы засыпанные отчасти песком и мусором возвышения и скамьи для почётных зрителей и распорядителей почистили, привели в порядок, даже устроили заново матерчатый навес, не так давно сорванный во время сильного урагана, дня два бушевавшего над равниной.

Прочертили и посыпали подкрашенными опилками полосу посреди ристалища — вдоль неё, по обе её стороны, предстояло скакать выезжающим на поединок рыцарям.

Ровно в двенадцать часов дня (время сверили по сооружённым вблизи площади солнечным часам), заняли свои места герольды и их помощники. Площадь была уже битком набита людьми, и те, кому не хватило места вблизи барьера, что есть силы напирали на передние ряды, а молодые воины по очереди взбирались друг на друга, хотя смотреть было пока совершенно не на что.

Наконец под общий громовой рёв на возвышении появились и стали занимать свои места предводители крестоносцев, точнее, те из них, кто по тем или иным причинам не собирались участвовать в поединках либо собирались отложить своё участие на самое окончание празднества. Для Филиппа-Августа, его сестры Алисы и для обеих королев были специально поставлены кресла. Принесли и ещё одно, которое предназначалось Ричарду Львиное Сердце, однако он появился в боевом облачении, только без шлема, и уселся на барьер, как это сделали многие рыцари, тем самым показывая, что лишь ждёт своей очереди вскочить в седло.

Эдгар и Луи тоже оказались на барьере, как раз против королевского возвышения. Алиса, впервые показавшаяся публично вместе с Филиппом-Августом, увидела издали графа Шато-Крайона и дерзко помахала ему платком. Это, впрочем, допускалось правилами куртуазных отношений, и Луи, не раздумывая, ответил даме своего сердца приветственным взмахом руки, на которой ещё не было кольчужной перчатки.

В этот момент оба молочных брата заметили, что дам на возвышении больше, чем должно было быть — не шестеро, а семеро.

— Посмотри-ка! — воскликнул Луи. — Вот интересно. Кто это такая?

Рядом с королевой Элеонорой, на том самом кресле, которое должен был занять, но не занял её венценосный сын, сидела совершенно незнакомая молодым рыцарям (да и всем остальным участникам и зрителям турнира) дама. Это была, насколько они могли разглядеть на таком расстоянии, совсем юная девушка, одетая роскошно, однако несколько странно. Её изящный наряд представлял собой живописное сочетание христианской и восточной одежды. Бордовое платье с прямоугольным вырезом, богато затканное золотом, было под стать Парижу или Лиону, однако голову незнакомки украшала шёлковая розовая чалма с приколотым надо лбом золотым полумесяцем. Сзади на неё было накинуто прозрачное покрывало, край которого девушка набросила себе на лицо. Но оно закрывало лишь её подбородок и губы, оставляя всё остальное открытым, и Луи с Эдгаром, хотя и смотрели издали, сумели разглядеть большие тёмные глаза, с живостью и любопытством смотревшие на поле предстоящей битвы.