Но буря рассудила по-своему. К вечеру ветер усилился, перешёл в настоящий ураган, и взбешённое море атаковало дерзкое судно, стремясь во что бы то ни стало его потопить.

К счастью, это было не случайно нанятое судно — корабль, новенький, прочный и быстроходный когг[31], построенный в Германии, принадлежал самому графу Шампанскому, он купил его пару лет назад и тогда же нанял себе кормчего — опытного морехода, родом тоже германца по имени Вильгельм, по прозвищу Вилли Рыжий или Вилли Морской, потому что этот храбрый малый, по его же словам, родился на корабле, вырос на корабле и провёл на корабле большую часть жизни.

Он был хорошим кормчим, этот Вилли Рыжий (хотя, сказать по правде, его волосы были скорее ярко-золотистые, вьющиеся и такие густые, что издали походили на большую шапку). Никакой шторм не страшил Вильгельма, он хорошо знал, на что способен его корабль, и вот уже почти сутки, будто совсем не испытывая усталости, выдерживал вместе с коггом страшные атаки волн, каждый раз ухитряясь с помощью одного лишь рулевого весла поставить судно так, что волна не валила его, а вскидывала себе на спину, а затем сбрасывала, словно досадуя, что с этой затесавшейся среди моря скорлупкой никак не удаётся совладать...

Благодаря ловким манёврам когг не только оставался целым, не только не набрал в трюмы воды, которая неизбежно потянула бы его ко дну, но даже сохранил свою единственную мачту, хотя огромный квадратный парус Вильгельм не только приказал убрать сразу, едва шторм начал усиливаться, но велел вообще отцепить от перекладины и, свернув, спрятать под палубу. Громадное промокшее полотнище стало бы слишком тяжёлым и под напором ветра могло переломить перекладину, а то и саму мачту.

Семеро матросов когга (лишь один из них, самый старший и опытный, дважды всего на час-два сменял кормчего, когда шторм чуть-чуть ослабевал) по приказу Вилли привязали себя к мачте, однако каждый при этом стоял на своём месте: двое у одного, двое у другого борта, один ближе к носу, двое ближе к корме. У всех были в руках кожаные вёдра, и в случае надобности они принимались поспешно сливать с палубы воду, хотя вертикальные отверстия фальшборта позволяли волнам почти беспрепятственно перекатываться через судно.

Вилли Рыжий понятия не имел, что такое морская болезнь, зато большую часть его моряков выворачивало уже не по одному разу. Лишнее говорить о путниках: свита и охрана графа Шампанского уже в первые часы бури почти вся забилась под кормовую надстройку, в довольно просторное углубление, что отделяло палубу от единственной небольшой каюты. Спуститься в мрачный трюм многим казалось ещё страшнее, чем оставаться на мечущейся под ногами палубе.

Граф Анри держался дольше всех, но через девять-десять часов после начала бури худо стало и ему. Пользуясь тем, что рыцарям, сопровождаемой им даме и её единственной служанке была предоставлена каюта, он скрылся в ней и, упав на койку, провёл долгие часы в тех же нестерпимых мучениях, что и все остальные.

Впрочем, не все. Луи, как и его молочный брат Эдгар, не боялся качки, но, в отличие от Эдгара, давно это знал, а потому если шторм и страшил его, то только потому (и это было естественно), что корабль мог не выдержать и в конце концов потонуть, а это уж никак не входило в планы молодого крестоносца. Не входило ещё и потому, что рядом была Алиса, и он уже не раз и не два подумал, что сам-то в случае чего сумеет умереть без страха в душе, но на том свете никогда не простит себе, что не сумел спасти принцессу... К его изумлению Алиса тоже не страдала морской болезнью. Правда, она сидела в каюте белая, как платок, который всё время сжимала в руке, но эту бледность вызывал страх, а не дурнота.

Когда же в каюту ввалился граф Анри, и его стало корчить на койке так, будто он вот-вот собирался умереть, девушка вскочила и в ужасе бросилась к Луи, довольно удачно сохраняя равновесие, хотя палуба изо всех сил норовила убежать у неё из-под ног.

— Пойдёмте отсюда! — закричала Алиса. — Ради Бога, мессир граф, пойдёмте отсюда! Лучше туда, на палубу!

— Но там опасно! — возразил Эдгар, уже не раз выходивший, чтобы справиться у кормчего, куда они всё-таки плывут. — Вас может смыть волной, может ударить о борт или о мачту.

— Но я же пойду с вами вместе! — жалобно воскликнула принцесса. — О, Луи, пожалуйста, выйдем на воздух. Не знаю, что делается с моим дядей и со всеми остальными, со мной этого не происходит... А смотреть на это ужасно! Вам ведь не плохо?

— Совсем нет! — ответил рыцарь, хотя минуту назад не был в этом так твёрдо уверен: многочасовая качка в конце концов вызвала лёгкое головокружение и у него. — Идёмте, если вам угодно.

Выбравшись из каюты и переступив через руки, ноги, тела скорчившихся под выступом кормовой надстройки воинов, молодые люди сразу попали под струи хлынувшей через борт воды. Луи подхватил Алису под руки и поспешно шагнул с нею к мачте. Здесь было безопаснее всего, к тому же было за что держаться — мачта внизу была обмотана несколькими верёвками — эти верёвки помогали матросам работать на палубе, не рискуя вылететь за борт.

Возле мачты юноша и девушка заметили ещё одну человеческую фигуру в облепившей тело насквозь мокрой одежде.

— Боже мой! Да ведь это же Эмма! — вскричала поражённая принцесса. — А я и не заметила, как она ушла из каюты... Эми, милая, так ты тоже не испытываешь этой страшной болезни?

Девушка подняла голову со сведёнными судорогой, совершенно синими губами и попыталась улыбнуться:

— Нет, мадам, мне тоже очень худо... Но сидеть в каюте или лежать под этим навесом куда хуже, чем стоять. Так хоть я пытаюсь качаться вместе с палубой! Кто совсем не боится ни качки, ни этих жутких волн, так это кормчий. Только посмотрите на него!

С того места, где они стояли, была хорошо видна палуба кормовой надстройки, и над ней возвышалась крепкая фигура Вильгельма Рыжего, который стоял у руля будто приклеенный, не теряя равновесия даже тогда, когда очередная могучая волна била его прямо в грудь. На фоне сине-чёрных рваных туч его голова горела как золотой венец древнего германского божества. А когда небо вдруг вспыхивало, и в нём возникала огненная трещина молнии, вся фигура кормчего, облепленная мокрой одеждой, очерчивалась ярким оранжевым контуром и казалась вдвое больше.

— Есчё час, и этот буря бутет кончится! — крикнул Вилли, заметив людей возле мачты. — Наш корапль — хороший корапль, с ним ничего не станет! Госпота, восле вас — бочка с вода. Кто-нипуть принесите мне сюта ковшик. От этот солёный фолны софсем сохнет горло!..

Луи понимал, что исполнить просьбу морехода должен именно он, но даже ему страшно было подумать о том, чтобы подняться наверх, туда, где и фальшборт был ниже, и держаться было не за что, кроме руля... А как же оставить Алису одну?

И тут юная Эмма отцепила ковшик от бочки, намертво приделанной к мачте, согнувшись, с большим трудом вытащила втулку и, наполнив ковш, бесстрашно оторвалась от своей опоры. Луи и Алиса с ужасом смотрели, как хрупкая девушка, шатаясь, балансируя свободной рукой, карабкается по боковой лесенке, проходящей на уровне борта.

Пока служанка поднималась, волны раза три хлестали ей прямо в лицо, и, скорее всего, в медный ковшик попало немало солёной воды. Однако кормчий Вильгельм, улыбаясь в свою короткую светлую бороду, ловко взял посудину из рук Эммы и, поднеся ко рту, с удовольствием осушил.

— Карашо! Храпрый девушка! Спасибо! Но лутше хотить вниз.

Тут уж Луи решился кинуться навстречу Эмме и, подхватив её на руки, доставил назад к мачте. Служанка без сил опустилась на бочку, а Алиса отблагодарила рыцаря улыбкой. Её лицо всё ещё было очень бледно, и россыпь веснушек горела на нём, будто цветы, вдруг высыпавшие на снегу. И всё равно она казалась прекрасной как никогда — мокрая, с прилипшими к щекам рыжими кудрями, с этой испуганной улыбкой и блестящими глазами, полными то ли слёз, то ли солёной воды...