Сбылись самые мрачные предположения германского императора, и это, судя по всему, было только началом! Целестин, если что, на отлучении не остановится: он в силах поднять против Генриха всех епископов Германии, а их владения составляют огромную часть земель, так что потерять дань с этих наделов будет просто убийственно.
«Ублюдок Парсифаль! — думал Генрих, испытывая уже почти отчаяние и проклиная себя за слабодушие. — Сам в тени, а меня подвёл, можно сказать, к пропасти! Сейчас бы и порвать с ним, отказаться от участия в его гнусных делишках. Да ведь он же — колдун. Мало ли, что тогда может со мной произойти? Лошадь взбесится, собственные собаки загрызут... К тому же Парсифаль связан с этим сарацинским Старцем горы и его ассасинами. А те появляются где угодно — не в одних только восточных землях. Значит, если я порву с магистром, то могу получить пару ударов кинжалами, как Конрад Монферратский. Он-то как раз за это и поплатился: сперва заключил союз с Малик-Адилом против Ричарда Львиное Сердце, а после, как замаячило самому стать Иерусалимским королём, порвал с мусульманами. Вот они и не простили. А может, то были не мусульмане, а тамплиеры, которым костью в горле Иерусалимское королевство, сохранённое Ричардом».
Папская угроза дамокловым мечом нависла над императором, как и возмущение жителей Вормса, одного из его основных городов-данников, на поддержку которого Генрих всегда рассчитывал. Горожане тоже требовали освободить героя, их крики в зале ратуши раздавались громче всех: у народа глотки крепкие.
В довершение провала прозвучало последнее подтверждение того, что Генрих остался один против всех. Он был уверен, по крайней мере, в трусости французского короля. Филипп Ричарда не любит, но, связанный с ним кровным родством, обвинять, само собой, не станет. Но не станет поддерживать, то есть попросту не приедет на сейм, хотя друзья Львиного Сердца уж конечно постараются его уговорить. Филипп и не приехал. Однако, когда епископ Доминик зачитал папское послание, в третьем ряду амфитеатра вдруг поднялась молодая дама и отбросила с лица покрывало.
— Я должна, — произнесла она среди наступившей тишины, — поддержать требование об освобождении незаконно пленённого короля от имени моего брата, его величества короля Франции Филиппа-Августа. Моё имя — Алиса, принцесса Французская, графиня Шато-Крайон. Филипп-Август обращался к его святейшеству Папе с письмом, в котором высказывал своё возмущение по поводу пленения нашего родственника короля Ричарда Плантагенета. Мне же поручено присоединить голос Франции к голосам тех, кто сейчас единодушно вынес своё решение.
В тот момент Генрих едва не лопнул от злости! Он и прежде слыхал о самовольстве и дерзости французской принцессы, обладавшей весьма скандальной репутацией, но чтоб она вытворила такое... Ведь нет сомнений: ничего ей Филипп не поручал. Но король Франции не будет выставлять себя идиотом и оспаривать заявление родной сестры. К тому же она, выходит, — уже не только принцесса, но ещё и графиня Шато-Крайон, супруга одного из друзей Ричарда. Что теперь трусишка Филипп может ей сделать? Да ничего!
В душе германский император и сам хотел сбросить ношу с плеч — избавиться от проклятого английского короля и как можно скорее. Само собою — получив за него выкуп, который его преданные друзья и несокрушимая матушка в любом случае сумеют собрать. Выкуп, увы, пришлось бы разделить с Леопольдом, хотя кого-кого, а австрийского герцога Генрих лучше задушил бы собственными руками: сам всю кашу заварил, захватив Ричарда в плен, а потом сам же всё и испортил!
Да, прекрасно было бы, если б Ричард исчез с глаз долой, папа Целестин не исполнил своей угрозы, и всё вернулось на круги своя. Но только вот куда девать Парсифаля? И эти самые обеты, которые тот лестью и невероятными посулами вырвал некогда из уст Генриха... Магистр не допустит отступничества! И у него достанет власти и средств посчитаться с непокорным императором, как посчитались тамплиеры с отцом Генриха, использовав помощь ассасинов. Куда как силён был Фридрих Барбаросса, не чета сыну! Но крошечная колючка от кактуса остановила его блистательный Крестовый поход, прервала его полную борьбы и побед славную жизнь. Так на что надеяться Генриху, если он вызовет ненависть Братства Грааля?
Нет, он не может освободить Ричарда. Вернее — допустить, чтобы короля освободил Леопольд. А тот явно собирается это сделать.
Больше всего Генрих опасался, что герцог Австрийский велит страже отпустить пленника тут же, в зале сейма. Тогда пришлось бы отдавать нужные приказы своим воинам, и это обрушило бы на императора уже всеобщее возмущение. Да ещё — эти рыцари, друзья короля, с которыми было бы непросто справиться даже шести десяткам воинов, которых Генрих поставил охранять ратушу.
Но, к счастью, благородство, пробудившееся в Леопольде, всё же не до конца вытеснило из его сознания здравый смысл. Получить выкуп он всё равно хотел и тоже был уверен: этот выкуп ему заплатят. (Впрочем, у Леопольда имелись и другие соображения, о которых император не знал.)
Заверив сейм, что он сам давно понял свою ошибку и сожалеет о ней и что гнев Папы Римского печалит его до глубины души, герцог тотчас прибавил:
— Но тем не менее, поскольку я вассал его императорского величества, то не могу освободить короля Англии, не оговорив этого с ним... то есть с императором.
Возмущённого рёва зала Генрих не слушал. Он постарался как можно скорее покинуть ратушу. Но стражникам на площади приказал присоединиться к воинам Леопольда Австрийского, которые будут сопровождать Ричарда.
Час спустя император не без облегчения узнал, что Леопольд решил не уезжать сразу после сейма в Дюренштейн и не увозить туда своего пленника (теперь уже скорее — своего гостя), а остаться в Вормсе до утра. Здешний епископ Валентин, недавний участник Крестового похода и близкий друг Доминика, пригласил антверпенского епископа и герцога со всей свитой остановиться в его доме.
Этот дом был настоящим замком, и места в нём хватило для всех. А тратиться на приготовление трапезы доброму священнослужителю даже не пришлось: восхищённые решением сейма, жители города встретили епископа и его гостей у ворот замка, привезя туда несколько телег всяческих даров.
Эдгар Лионский и его друзья, присоединившиеся к свите герцога Леопольда, признались друг другу, что слышанные ими легенды о немецкой прижимистости — чистейшие враки! На телегах красовались с десяток бочонков лучшего рейнского вина, корзины яблок, абрикосов и винограда, не менее трёх десятков упитанных поросят, тушки гусей и уток, сосчитать которые было уже затруднительно, а также — короба свежеиспечённого хлеба и корзинки с зеленью. Словом — всё, что нашлось у добрых бюргеров, которым очень уж хотелось засвидетельствовать своё почтение великому герою и полководцу, а заодно — и похвалиться перед соседями, что им довелось принимать в Вормсе самого Ричарда, угощать его и доказать ему свою дружбу. Излишне говорить, что Леопольду Австрийскому и всему его отряду, а заодно — самому епископу Валентину, хозяину замка, пришлось целый час топтаться перед воротами. Толпа горожан числом около двух тысяч окружила их и не пропускала, покуда Ричард, ехавший в окружении своих друзей, не поговорил со старшинами местных гильдий, не помахал рукой десяткам женщин, не ответил на множество вопросов.
Это был настоящий триумф! О чём соглядатаи тотчас донесли императору, окончательно испортив его и без того прескверное настроение.
Генрих собирался тоже уехать утром, но ему даже не захотелось ночевать в Вормсе: император был бесконечно зол на этот непокорный город, а потому приказал раскинуть шатры за его стенами. И отправил герольда к герцогу Леопольду, приказывая тому тотчас прибыть к своему сюзерену. По крайней мере, император надеялся испортить проклятому австрийцу ужин: там, в замке епископа, небось, все уже садятся за роскошно накрытые столы, а Леопольд будет вынужден опоздать к трапезе.
Герцог подчинился приказу и явился. Правда, прихватив два десятка воинов и таким образом дав своему сюзерену понять, что не слишком ему доверяет. Генриху пришлось проглотить это оскорбление. Он встретил Леопольда, сидя перед шатром на двух положенных одно на другое сёдлах, с кубком вина в одной руке и с полуобглоданной ножкой ягнёнка — в другой. (Герцог очень любит поесть, сейчас он голоден, так вот пускай и поглотает слюни! Угощать его здесь никто не станет).
