То памятное путешествие, как потом оказалось, стало роковым не только для Луи. Вместе с Алисой плыла её служанка Эмма. И ничего в ней, вроде, не было особенного, и её, возможно, никто бы на корабле вообще не заметил, но в один из дней налетел страшный шторм — и обнаружилось, что из всех участников путешествия только трое совершенно не страдают морской болезнью: граф Шато-Крайон, принцесса Алиса и в первую очередь кормчий когга, немец Вильгельм, прозванный Вилли Морским или Вилли Рыжим, хотя волосы у него были вовсе не рыжие, а золотистые. Вилли отстоял у руля когга целые сутки, несокрушимый и неустрашимый, совершенно спокойный среди страшной неистовой бури. Разбушевавшаяся стихия мотала судно из стороны в сторону, вскидывала с одной огромной волны на другую, чтобы затем низринуть в чёрную пропасть меж водяных гор и снова вздыбить к рваным густо-синим тучам, а пенные валы хлестали через борт и порой перекатывались по палубе. Однако кормчий ни на мгновение не усомнился ни в своём корабле, ни в твёрдости своей руки. Он умело перекладывал руль, маневрируя среди окружавшего их дикого хаоса, и шторму не удалось справиться с упрямым коггом.
Матросы, по приказу кормчего привязавшие себя к единственной мачте, мучились морской болезнью, как и большинство пассажиров. Что же касается Луи и Алисы, то они не испытывали ничего, кроме страха перед бурей, который граф, разумеется, стыдился выказать, а принцесса сумела подавить, видя рядом отважного, невозмутимого на вид рыцаря. Они вдвоём вышли на палубу и невольно залюбовались Вилли Рыжим, который был великолепен в мокрой насквозь одежде, с головой, окружённой золотым венцом вьющихся волос, и с руками, будто приросшими к рулевому веслу. Любовалась красавцем-моряком и юная Эмма: служанка принцессы хотя и мучилась морской болезнью, но тоже выбралась на палубу — в каюте ей было ещё страшнее...
На бедняжку Эми жалко было смотреть. Но, когда кормчий попросил зачерпнуть ему воды из привязанной к мачте бочки, именно Эмма отважилась подняться с ковшиком по лесенке на кормовую надстройку. Казалось, Эми вот-вот смоет по дороге одной из сумасшедших волн. И Вилли оценил мужество хрупкой девушки, равно как и прелесть её фигурки, которую прилипшее к телу мокрое платье сделало очень соблазнительной...
Словом, шторм соединил не только сердца Луи и Алисы. Но если графу Шато-Крайон трудно было надеяться получить руку принцессы, сестры французского короля, то храбрый кормчий быстро смекнул, что вполне может посвататься к хорошенькой служанке. Через какое-то время он так и поступил. Благо Алиса довольно долго прожила в лагере крестоносцев под Птолемиадой, и к тому же у неё была вторая служанка, которую принцесса потом увезла с собою во Францию, оставив Эми славному немцу.
Нынче у Вилли, продолжавшего служить королю Анри Иерусалимскому так же честно, как он прежде служил графу Анри Шампанскому, уже подрастала двойня — два мальчишки, в которых и он, и Эми не чаяли души. Впрочем, Вилли, с истинно немецкой трогательностью привязанный к своей семье, продолжал большую часть времени проводить в море. Его когг доставлял в Палестину различные товары с Кипра и Сицилии, раза два побывал и у берегов Франции. Судно всё так же трепали шторма, и его единственный большой парус порою бывал оказывался бурей. Но судно слушалось своего кормчего, а тот, выросший среди волн и штормов, знал, как с ними ладить. Тем более что теперь Вилли было куда и к кому возвращаться.
Преданность и мореходное искусство Вильгельма стали причиной выбора, который сделал король, решая, какое из своих судов снарядить для путешествия Эдгара и Фридриха в Англию. Рыцари спешили, и поэтому отвергли путь посуху. Правда, Эдгар отважился взять с собою жену и маленького сына, и мысль о возможности угодить в шторм очень его пугала. Но Вилли уверил: в это время года сильные бури маловероятны, ну а если и случится ураган, то когг его выдержит.
— Пускай вас не будет испугайт, што с вами етет малэнький ритцарь! — твёрдо заявил капитан. — Отшень часто детки не так боятся буря, как фсрослый, и у деткоф часто нет морской болеснь. А если нет у вас и нет у ваша жена, то отшень фосмошно, таже скорее всего, што нет и у ваш сын.
В плавание они отправились спустя два дня после приезда в Птолемиаду Фридриха Тельрамунда. Барон, который проделал перед тем длинный, опасный и утомительный путь, не пожелал отдыхать дольше, зная, как ждут их приезда в Англии. Он лишь попросил лишь помочь подыскать ему нового оруженосца взамен убитого ассасинами Юргена, и Анри Иерусалимский исполнил эту просьбу в тот же день. Эдгар и Мария тоже не задерживались со сборами.
Сильнее всего их отъездом (вернее — отъездом крошки Анри) была опечалена королева Изабелла, которая и вправду любила малыша, точно родного ребёнка. Она горько плакала, узнав, что мальчика увозят во Францию скорее всего навсегда. Бедняжка Изабелла! Разведённая решением вождей Крестового похода с любимым мужем[70] и потом выданная замуж два раза подряд (сперва за маркиза Конрада Монферратского, а после его убийства — за графа Анри Шампанского), она привыкла к мысли, что служит чем-то вроде венца, который возлагают на голову избранного, не интересуясь, хорошо ей от этого или плохо. И вся-то её вина была в том, что Изабелла родилась сестрой ныне покойного короля, последнего из правивших в Иерусалиме Балдуинов. А значит, к ней перешло право на трон.
Впрочем, в отличие от грубого, невоздержанного Конрада, король Анри был ровен, спокоен и добр, любил пошутить и посмеяться, и всё это быстро расположило к нему королеву. Она не любила его, и он не любил её, оба отлично это знали, а потому решили стать друзьями и поддерживать друг друга, неся нелёгкое бремя власти в такой неспокойной стране. Но Изабелла оставалась женщиной, ей всё равно хотелось счастья и нежности, хотелось любить. И она всей истосковавшейся душой привязалась к сыну Эдгара и Марии, внушив себе, что поможет молодым неопытным супругам его воспитать.
И вот теперь ребёнка увозили. Королева испытывала отчаяние, понимая, что ничего не может изменить.
Сперва она пробовала уговорить Марию, чтобы та оставила малыша на её попечение: ведь брать с собой в далёкий и небезопасный путь полугодовалого грудничка — сущее безумие. Возможно, Мария и согласилась бы оставить ребёнка в более спокойном месте, но Иерусалимское королевство, окружённое свирепыми сарацинами и живущее в постоянном ожидании их нападения, представлялось молодой матери опаснее моря и тревожных дорог Европы. Покуда рядом (или по крайней мере поблизости) был её Эдгар, Мария не боялась ни за сына, ни тем более за себя. Но раз уж мужу приходится уехать, то надёжнее всего, чтобы и сын, и она поехали вместе с ним. А там как Бог сподобит! Мария была искренне набожна и не раз убеждалась, насколько молитва сильнее железа и крепостных стен...
— Што я вам говориль? Море спокойний, как ладошка! И будет такой на весь наш путь. Я только молю Господа Иисуса Христа, штоб не бил софсем-софсем штиль, не то нам будет дольго плыть, а вы говорили, што нато спешить.
Вилли Морской сказал это Эдгару на второй день пути, когда они, пройдя несколько лье вдоль берегов Палестины, вышли в открытое море.
— Да, погода стоит на удивление! — отозвался молодой рыцарь, любуясь игристой гладью воды, которую солнце то там, то здесь зажигало сотнями разноцветных искр.
Эдгар подумал, что совершает морское путешествие далеко не в первый раз, но впервые видит море абсолютно безмятежным. Самый лёгкий ветер, которого едва хватало, чтобы наполнять большой квадратный парус когга, почти не поднимал волн. Они переливались по громадной изумрудной поверхности легко и незаметно, а если где-то и возникало облачко курчавой пены, то его блеск казался одной из солнечных вспышек. Небо, чистое и прозрачное, тоже было напоено покоем, и лишь синяя черта его слияния с морем, густая, туманная, напоминала, что за пределами этого, видимого с корабля мира, есть ещё мир, а там где-нибудь может уже зарождаться более сильный ветер и ожидаться шторм, который вдруг да доберётся и сюда.
