Одного взмаха руки в широченном полотняном рукаве хватило, чтобы собаки, мигом отозвавшиеся на свист Ксавье, покорно выскочили из зала и помчались по коридору к выходу во двор.

— Простите, сеньор! — воскликнул мальчик и, чуть прихрамывая, приблизился к столу. — Не браните только Робера: он не стал запирать собак на псарне, думая, что они сыты, и им полезно будет побегать по двору. Ему в голову не пришло, что их понесёт в зал, да ещё когда вы ужинаете...

— Их всегда несёт туда, где вкусно пахнет! — сердито проворчал Раймунд. — И я не для того держу псаря, чтобы мои борзые, когда им вздумается, лезли ко мне на стол. Ведь твои соколы не летают у меня по залу! Ладно, ладно, нечего так смотреть на меня, плутишка!.. Небось Роберу нипочём не удалось бы разом выгнать эту свору, пришлось бы погоняться за ними с хлыстом. Ты, похоже, спас остатки нашего ужина, а потому разрешаю тебе отрезать кусок крольчатины и съесть. Можешь даже прямо здесь это сделать, даже можешь налить себе вина — мой сын всё равно почти не пьёт.

Юный сокольничий не заставил себя уговаривать. При всём своём кротком облике, он был вовсе не стеснителен и не робок. Мальчик охотно взял протянутый хозяином нож и с его помощью отломил кусок кроличьего бока, а Эдгар, улыбаясь, протянул ему свой кубок, долив вина до краёв:

— Пей и прочти мои мысли, Ксавье! — воскликнул он. — Если ты, как говорят, знаешь, о чём думают собаки и лошади, то, может, узнаешь и о чём думаю я?

Мальчик состроил самую серьёзную мину, хотя при этом уголки его озорных губ подрагивали от сдерживаемого смеха. Ксавье закрыл глаза, отпил большой глоток вина и проговорил, проведя левой рукой в воздухе, как настоящая гадалка:

— Вы думаете о прекрасной даме. Даже о двух! Вам предстоит встреча с ними, и вы желаете этой встречи. Но при этом, — тут сокольничий уже не смог сдержать улыбки, — красота этих дам вас не волнует и сейчас вы больше мечтаете о лошади, чем о женщине!

В первый момент Эдгар разинул рот от изумления. То же произошло и с его отцом. Но тут же барон нахмурился:

— Вот нахальный мальчишка! Ты что же, подслушивал наш разговор? Да как ты посмел?!

— Как бы я мог его подслушать, — обиделся мальчик, — если вы беседуете в большом зале, далеко от окон и дверей? Если же вы, сеньор, говорили с Эдгаром в своей комнате, то оттуда и подавно ничего не слышно — даже с крыши не услышишь. Просто пока вы охотились, Эдгар ждал вас. И сперва, перед тем, как пойти в зал, он сидел во внутреннем дворе, неподалёку от загона для лошадей. А я был наверху, на стене — разговаривал со своим соколом, с Пего — он у нас самый умный. И видел, как Эдгар рисует палочкой на земле, — когда он задумается, он всегда так делает, — и у него здорово хорошо выходит. И нарисовал он две женские фигуры, в таких высоких уборах на голове — такие только знатные дамы носят. А ещё нарисовал рыцаря в доспехах перед ними, но у него в руке почему-то был не меч, а молот, и я подумал, что он себя представил...

— Правда? — рассмеялся Эдгар. — А я и не замечал, что рисую. Да, у меня есть такая привычка. Ну а лошадь? Уж её я не рисовал, лошади у меня выходят куда хуже людей!

— Да зачем вам было рисовать, когда загон был перед вами! — воскликнул Ксавье. — Вы ещё, прежде чем идти в замок, подошли и долго разглядывали лошадей, а раньше они вас совсем не интересовали. Я и подумал, что вам надо, наверное, куда-то ехать, что вы думаете в этой поездке встретиться с двумя дамами, но они вам не очень нужны, иначе бы вы не подшутили, нарисовав молот — рыцарь ведь не пойдёт к любимой даме с молотом! Зато лошадь вам нужна обязательно, у вас ведь её нет. Вот и всё, и ничего я не подслушивал! И никогда не подслушиваю!

Последние слова прозвучали уже с такой обидой, что старый барон, усмехнувшись, потрепал мальчишку по щеке.

— Ладно, ладно, Ксавье, нечего надувать губы. Просто ты так ловко всё подмечаешь и обо всём догадываешься, что тебя скоро начнут подозревать в колдовстве. Ешь мясо, пей вино и не думай худого. А пока жуёшь, подумай вот о чём... Эдгару и правда предстоит долгий путь и одно важное поручение. Лошадь я ему дам, скорее всего, даже дам Брандиса, я становлюсь стар, и чует моё сердце — этот норовистый наглец скоро меня сбросит. Но моему сыну придётся, видишь ли, изобразить рыцаря... Да не таращи так глаза — у него есть на это право, в конце концов я же рыцарь! А коли так, то парню в дорогу нужен надёжный оруженосец. Не подскажешь ли, кого из слуг, либо, может быть, кого из наших крестьян стоило бы послать с Эдгаром?

По выразительному лицу мальчика проскользнула какая-то тень, глаза раскрылись на миг так широко, что их блеск не смогли погасить даже пушистые ресницы. Потом он опустил взгляд.

— А куда вы едете, господин Эдгар?

— В Англию, — ответил молодой человек. — А потом куда дальше, в Сицилию. И, Бог весть, быть может, приму участие в крестовом походе.

Последние слова вырвались у него случайно, он вовсе не думал до этого момента, что собирается, выполнив просьбу Луи, остаться с крестоносцами, а не возвратиться во Францию. Старый барон чуть вздрогнул, но ничего не сказал — должно быть, ещё во время чтения старой рукописи он понял всю непоправимость своей ошибки: не надо было давать сыну читать её!

Что до Ксавье, то он вновь посмотрел в лицо барону и сказал с необычайной для четырнадцатилетнего мальчика рассудительностью:

— Что вы, сеньор — кого же у нас можно послать оруженосцем при вашем сыне, если из ваших слуг никто толком и из лука-то не стреляет! Да и верхом хорошо ездят только ваши охотники — в деревнях наших толковых наездников нет, в моей, по крайней мере, посади любого на лошадь, он с неё как куль соломы свалится... Да и зачем вам кому-то чужому говорить, что господин Эдгар будет выдавать себя за рыцаря? А ну как вы навлечёте на него беду? Наши мужики как выпьют — слова во рту не удержат!

Это до сих пор не приходило в голову барону Раймунду. Однако мальчик с его крестьянской рассудительностью был прав, и старый рыцарь совсем помрачнел.

— Ну вот, Эдгар, сынок... Видишь, сколько препятствий? Похоже, что мне некого отправить с тобой.

И тут Ксавье неожиданно вспыхнул и воскликнул с детской наивной горячностью:

— Отправьте меня!

В первое мгновение барон и его сын опешили, но потом так дружно и весело расхохотались, что мальчик даже отшатнулся, едва не подавившись куском мяса, которое в это время надкусил. Обоим было весело — они искренне приняли слова подростка за шутку. В самом деле — этот заморыш куда как годился в оруженосцы!

У Ксавье хватило духа не расплакаться и не выбежать из зала. Наоборот, он одним духом допил всё, что оставалось в кубке и, подождав, пока мужчины перестанут смеяться, проговорил, заливаясь пунцовым румянцем:

— А что я такого сказал смешного? Да, я маленький. И хромой. Но больше мне ничто не мешает быть хорошим оруженосцем. Верхом я езжу лучше господина Эдгара, и, если Брандис вдруг не станет его слушаться, мигом управлюсь и научу жеребца повиноваться. Я умею стрелять, и лук натягиваю чуть хуже взрослых, зато стреляю метко. Оружие чищу и точу так, что довольны даже ваши, сеньор, привередливые охотники. Умею читать и писать, хотя кто-то мне говорил, что рыцарям и их оруженосцам это вовсе и не нужно... И уж я никому ничего не разболтаю! А ещё я мало ем — это ведь тоже важно. Почему же меня нельзя послать с господином Эдгаром в Англию и в эту... как там её?

— Сицилию... — Эдгар смотрел на мальчика, и его лицо становилось всё серьёзнее. — Слушай, отец, а ведь правда — отчего бы и нет? Если я, не умея толком драться на мечах и держась в седле чуть лучше деревенского увальня, отправляюсь в поход, да ещё собираюсь сойти за рыцаря, то почему этот зайчонок не может стать моим оруженосцем? В любом случае он надёжнее всех, кого мы с тобой можем припомнить. А уж до чего сметлив и прыток... Так что, подумай, отец, — по крайней мере, я ручаюсь, что малыш не струсит.

Барон Раймунд сперва посмотрел на сына словно на тронувшегося умом, потом почесал ребром ладони затылок, окинул взглядом мешковатую фигурку Ксавье и усмехнулся: