Невыносимо больно замечать неестественную бледность кожи.

Критично больно чувствовать холод, когда сжимаю пальцы.

Левое запястье загипсовано.

— Что с тобой случилось, маленькая? — вырываю из горящей от горечи глотки. — Пожалуйста, родная, ответь мне. Скажи хоть что-то, Насть.

Тишина. Страшная. Гробовая. Тяжёлая.

Даже друг и брат, застывшие на пороге, не издают ни единого звука, кроме сорванного дыхания.

Смертельно больно встречать её холодное безразличие.

Теперь я понимаю Тоху, когда он таскался ко мне каждую ночь, а я даже ничего не сказал ему. Тупо овощем прикидывался.

И самое, сука, страшное, что я не знаю, что сказать или сделать и чем помочь моей девочке.

— Я люблю тебя, родная. Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя.

Моя девочка несколько раз моргает, будто морок изгоняет, и опускает на меня глаза.

— Конечно, будешь, Тём, потому что я прошла через всё это дерьмо и выжила только ради тебя.

Сердце делает разрывной удар, а потом отбивает по рёбрам барабанную дробь. Хеви-метал, сука.

— Настя? — сиплю, цепляя её взгляд.

— Привет, любимый. Я вернулась. — отбивает моими же словами, которые я сказал после того, как вспомнил её, и топит эту свою мозговъебательную улыбку.

Как и не было всех этих бесконечно-адских дней. Всех этих страшных событий. Всех этих ужасов. Всей этой боли.

А я… Я смеюсь. Я плачу. Я захлёбываюсь облегчением. Я сгораю от счастья. Я тону в её глазах.

Моя девочка ловит дрожащими сбитыми пальцами горячие капли и шепчет:

— Мне было холодно без тебя. Обними, Тём. Согрей меня.

И я обнимаю. Падаю на колени и сжимаю руками её талию. Вожу ладонями по спине. Путаюсь в длинных волосах пальцами. Дышу её теплом. Утыкаюсь лицом в её плечо и даже не стараюсь сдерживаться.

— Я люблю тебя, Насть. Я так сильно тебя люблю. Так горжусь тобой. — бомблю сипом ей в шею.

Она сжимает ладонями моё лицо, вынуждая оторвать тяжёлую голову. Сталкиваемся взглядами, и я утопаю в глубине зелёных озёр. По её щекам тоже без конца стекают слёзы. Подаюсь вперёд, собирая их губами. Выпиваю каждую. Глотаю её рваное дыхание. И сам греюсь об неё.

Лёд в груди трещит и тает.

Сердце пробивает рёбра.

Душа срастается.

— Поцелуй меня, Артём. — растягивает рот в нежной и такой манящей улыбке, что я забываю обо всём на свете и сдаюсь ей.

И я целую.

Опускаю ладонь ей на затылок, слегка прижимая пальцами, и сам тянусь вверх, пока наши губы не встречаются.

Всё отдаю: нежность, ласку, тоску, любовь, гордость, восхищение.

Всё забираю: её боль, страх, отчаяние, одиночество.

И я воскресаю в касании к губам.

Шаг назад. Два вперёд

Я целую свою девочку. Долго. Жадно. Трепетно.

После девяти дней в Аду. После всех его кругов. После потерянной надежды. После отказа от веры. После смерти от любви. После бесконечного отчаяния. После нестерпимой боли. Я, наконец, целую её.

Пальцами нежно массирую затылок.

И сгораю. Сгораю под её дыханием. Сгораю от её тепла. Сгораю от собственных чувств.

Настя с такой силой цепляется мне в волосы, что становится больно, но это самая желанная боль на свете. Она всё так же плачет. И я, блядь, тоже не могу остановить это грёбанный поток кислоты, что выжигает глаза и веки.

Я понимаю, что свидетелями моей слабости стали Тоха и Егор, но просто не способен сейчас держать в себе. Так я отпускаю всё дерьмо, которое топило меня изнутри все эти сраные дни.

— Люблю тебя. — хриплю, легко сжимая ладонями лицо любимой, ни на секунду не забывая о синяках и порезах, которыми оно покрыто.

— Тёмочка… — шепчет Настя, поймав мой взгляд. — Тёмочка…

У меня в голове слишком много вопросов, ответы на которые мне необходимы, но сейчас я просто не способен сгенерировать ни один из них в слова, поэтому снова ловлю её губы.

Хочется просто прижать её к себе. Сжать до хруста костей. Вплавить её в своё тело. Влить в свою кровь. Вплести в цепочку ДНК. Слиться в одно целое, чтобы никогда больше не потерять. Но я ничего из этого не делаю, потому что понятия не имею, сколько на её теле ран и насколько они глубоки.

Отстраняюсь, отрываясь от любимых губ, но продолжаю гладить пальцами её тело. Заглядываю в глаза.

— Как ты себя чувствуешь, маленькая?

Касаюсь загипсованного запястья и синяка не щеке.

Егор сказал, что у неё было ножевое ранение ноги. Опускаю глаза к краю больничной сорочки. Провожу кончиками пальцев по бёдрам, пока не напарываюсь на ткань бинта.

Зубы до скрипа. Тяжёлый выдох.

Сколько мне ещё предстоит видеть её разбитые руки и чёрные пятна синяков на её теле?

— Болит, Насть? — вскидываю взгляд к её лицу.

Любимая опускает ресницы и шумно таскает кислород.

— Болит. — шепчет откровенно. Знаю же, насколько и ей тяжело признаваться в своих слабостях. — И не только нога, Тём. Всё тело болит. Душа болит. Сердце болит. — торможу дыхание, пропуская через себя не только её слова, но и боль. Беру в плен лицо, вынуждая смотреть в глаза. — Я боялась, что больше никогда тебя не увижу. Я так боялась, любимый…

Слёзы катятся по её щекам. По моим тоже. Снова, мать вашу.

Блядь, я понятия не имею, какие действия будут правильными в данный момент, поэтому коротко целую и утыкаюсь лоб в лоб.

— Главное, что ты жива, Насть, а со всем остальным мы справимся. Теперь всё будет хорошо. — дышу её выдохами. Живу её глазами. — Веришь, моя идеальная девочка?

— Конечно, верю, Артём. — шепчет, задевая мои губы своими, отчего по всему телу мурахи ползут.

Бля, как же я по ним скучал.

— А вот я глазам своим не верю. Думал, что достаточно мозгов вбил тебе в голову и вырастил мужика, а не соплю, которая ревёт, стоя на коленях.

Меня передёргивает. По всем нервным окончаниям ударом молнии прошибает от этого ледяного голоса и жёсткого тона. Опускаю веки, продолжая прижиматься к любимой, потому что мне сейчас необходим заряд, который может дать только она.

Малышка сжимает ладонь на моём плече, выражая тонкую и тихую, но такую необходимую поддержку.

Глубокий вдох до надрыва. Пальцы в кулаки до хруста. Челюсти в сцепку до скрипа.

Даже не смотрю в сторону ублюдка, сломавшего мне не только кости, но и жизнь. Только благодаря Тохе и его отцу я смог собрать себя по кускам. А благодаря Насте я смогу взглянуть в глаза своим демонам.

— Тёма… — шелестит любимая одними губами.

Вынуждаю себя встретиться с ней взглядами и уверенно выбиваю:

— Не бойся, малыш. Всё хорошо.

Провожу костяшками по её щеке и поднимаюсь. Медленно, но уверенно выпрямляю спину. Разворачиваю плечи. Вскидываю голову и торможу не только потоки воспоминаний, но и все эмоции.

Холод в голову. Броню на тело. Сталь на сердце. Лёд в голос. Ненависть в глаза, когда встречаю тяжёлый взгляд блекло-бирюзовых глаз.

Пробивает. Ознобом летит. Душу демоны на лоскуты раздирают.

Жму кулаки, пока на ладонях не проступает кровь.

— Я люблю тебя, Артём. — долетает тихое шуршание моей девочки.

— Спасибо за силу, малыш. — толкаю мысленно. Разрезаю замершую тишину скрежещущим тоном. — Я сам себя вырастил и поднял на ноги. Не твоими стараниями.

— Совсем зазнался, сынок.

Меня физически дрожью прошибает, но продолжая держать лицо, коротко выплёвываю:

— Не здесь. — прохожу мимо отца и бросаю взгляд на Тоху. — Останься с Настей. — кивок в её сторону.

— Понял.

Вижу же, что ему это не по душе, но спорить не начинает.

Выхожу за дверь, даже не взглянув на папашу.

Я бы мог сказать, что мне не страшно. Я бы мог сказать, что этот человек давно перестал вызывать во мне ужас и панику. Я бы мог сказать, что всё это осталось в прошлом. Я бы мог сделать вид, что сжимаю кулаки от злости, а не чтобы спрятать дрожащие пальцы.

Но я не говорю этого, потому что это — не страх, с которым можно справиться. Это — фобия, которую нельзя контролировать. Её нельзя побороть. С ней можно только смириться и жить.