Я убью её предков, если увижу. Я, блядь, на куски их разорву не за то, что они сделали с НАМИ, а за то, что они сделали с МОЕЙ маленькой любимой девочкой. За весь тот Ад, через который она прошла. Я просто их убью.

— Что за минуту, Тёма? — сипит, изучая эмоции на моём лице.

Знаю, что она там видит, но сейчас не в силах это спрятать.

Ярость. Ненависть. Боль. Желание убивать.

Опускаю веки, шумно выдыхаю и, когда снова смотрю в блестящие зелёные глаза, высекаю ровным тоном:

— А за минуту до этого я заново влюбился в тебя, Настя. В твою силу, в твою сталь, в твою нежность, в твою слабость, в каждую частичку твоего тела и души. Я люблю тебя, малыш, до смерти. Навсегда. Больше, чем космос.

— И я тебя люблю, Артём, выше облаков.

И я целую её со всей этой облачно-космической любовью. Без сексуального желания, без похоти, без страсти, но со всей, сука, доступной мне нежностью. Одними губами. Любимая отвечает тем же.

Никаких больше слов нам не надо.

Так мы уничтожаем всё недоверие и страхи.

Там мы разрываем все рамки и недосказанности.

Так мы стираем всю боль и отчаяние.

Так мы прощаем друг друга и сами себя.

Так мы любим.

— Я люблю тебя. — шепчем в унисон и смеёмся искренне, открыто, от всей души, без груза на плечах и давления в груди.

Так мы упиваемся своим счастьем.

Взлётная полоса пройдена. Мы летим

Весь день проходит на невъебенно-мощной волне эйфории. Квартира пропитывается нашей любовью и будто меняется, становится ярче, просторнее, уютнее. Никогда я не чувствовал себя здесь как дома.

Нет, это, конечно, моё жилище, но раньше оно не было домом. Без неё не было.

— Дом — это не место. Дом — это человек. — говорит Настя, когда делюсь с ней своими глупыми розовыми мыслями.

Я сам сказал, что теперь я для неё дом, но до конца не понимал, что именно значат эти слова. Теперь я знаю. Нельзя сделать из жилого пространства настоящий дом, если в нём нет того самого единственного человека, в котором заложен весь смысл этого понятия.

Я никогда не обрастал вещами просто потому, что мне это было не нужно. Никаких картин, безделушек, фотографий, лишней посуды и мебели, только самое необходимое. Но когда любимая распечатывает на обычном листе наше фото, которое сделала парой минут раньше, и вешает над кроватью, я начинаю просто маниакально фанатеть по этой фигне, и делаю ещё десяток фоток, залепляя ими всю стену. На них мы целуемся, обнимаемся, кривляемся, смеёмся и просто смотрим друг на друга такими глазами, что я тупо охреневаю от того, как мы столько времени могли не замечать очевидного. Мы, мать вашу, два года были влюблены друг в друга, но из-за грёбанных, ничем не обоснованных страхов тупо упустили это время. Даже на бумаге наши глаза горят той самой невыраженной любовью, которую мы так глубоко прятали и которой так отчаянно сопротивлялись.

— Люблю тебя, малыш. — бомблю при каждом столкновении.

— Люблю тебя, любимый. — смеётся моя девочка.

Сегодня даже хмурое небо, которое последнюю неделю безостановочно пыталось утопить нашу планету, сияет какой-то нереально яркой голубизной и слепящим солнцем. Белоснежные облака, выше которых меня любит моя девочка, медленно плывут по этому полотну, создавая на мокрой земле причудливые тени. До этого дня я никогда не обращал внимания на всё это, но сегодня будто впервые вижу, какой охуенный вокруг нас мир.

Наш мир.

Я с кайфом делаю то, что раньше ненавидел каждой клеткой своего организма — навожу порядки. Всё дело в том, что пока я надраиваю кафель в ванной, Настя приводит в порядок спальню.

Нашу спальню.

Это новый день. Это новый для меня мир. Это новая для нас жизнь. Это оголтелое счастье. Это сумасшедшая радость. Это самое пиздатое чувство на свете. Это взаимная любовь.

Я схожу с ума. Я слетаю с катушек. Я превращаюсь в соплю. Но я на седьмом небе и мне плевать, кто что подумает.

Вхожу в спальню и начинаю ржать, когда моя малышка, проклиная на чём свет стоит, пытается справиться с пододеяльником.

— Чего ржёшь, Северов? Лучше помоги! — рычит, бросая злобный взгляд через плечо.

Подвисаю на ней. Никогда даже представить не мог идеальную девочку в таком виде: короткие шорты, сползающая на одно плечо футболка, собранные в небрежный пучок и торчащие во все стороны волосы. Она сейчас такая домашняя, такая кайфовая, что просто нереально не зависнуть. Издаю ещё один глухой смешок и помогаю расправиться ей с этим орудием пыток.

— Почему не позвала? — спрашиваю, когда опускаем одеяло в синем шёлковом пододеяльнике на такую же простынь.

Должен признать, что кровать заправлена идеально. До последнего был уверен, что Настя приврала, когда сказала, что сама справляется с уборкой хотя бы в своей комнате. Видимо, я до сих пор хватаюсь за тот самый образ Ледяной принцессы, которая совсем ничего не умеет.

— Ты же вроде ванной занимаешься, думала, сама справлюсь. — бурчит, оглядывая постель и разглаживая все мелкие складочки, будто мы не завалимся на неё через несколько часов, а выставлять в музее собираемся.

Ещё пару часов назад, когда озвучил свои планы и попросил, чтобы занималась своей учёбой или хотя бы моими конспектами, зеленоглазая тупо отказалась, заявив, что пойдёт наводить порядки в ванной и займётся стиркой. С её раскуроченными руками я её и близко к химии подпускать не собирался, поэтому сошлись на том, что на ней спальня, коридор и зал, а на мне ванна, кухня и обед.

Хотя, если уж совсем без пиздежа, то я был уверен, что она психанёт уже минут через десять и сядет за эти грёбанные бумажки, но быстро понял, что она не только не собирается бросать это занятие, а втягивается в него с головой и даже с удовольствием. Вытирает пыль не только на горизонтальных поверхностях, но и везде, куда дотянуться может. Пылесосом туда залезла, куда я за почти шесть лет даже не заглядывал. Даже ковёр из комнаты вытащила и заставила меня вынести его на улицу, выпросить у соседки пылевыбивалку и выбить его, пока сама намывала полы.

Блядь, понимаю, что и мне становится в кайф эта бытовуха.

— Тём, ты закончил в ванной? — шелестит, стирая последние пылинки с прикроватной тумбочки.

— Почти. — хриплю, прижимаясь к ней со спины.

Целую в шею, и она опускает голову мне на плечо, заглядывая в глаза, больно вжимаясь этой чёртовой заколкой. Я просто обнимаю её, забив на рвущийся из штанов член. Сейчас хочу касаться и целовать ещё чаще, но причин держать лапы при себе больше чем достаточно, поэтому прикасаюсь к губам в мимолётном поцелуе и опускаю голову на плечо, вдыхая её аромат. Ничего не могу с собой поделать. Маньячина ведь.

— Люблю тебя, любимая.

— Люблю тебя, родной. — отзывается мгновенно и так сияет, что мне кажется, что я сейчас ослепну нахер. — Тёма, можешь быстренько пыль на шкафу протереть, а то я не дотягиваюсь?

— Да кто там на эту пыль смотреть будет, а Насть? — смеюсь, но всё равно подчиняюсь, когда злобно стреляет в меня глазами.

— А где у тебя... — поджимает губы, а потом растягивает в самой охренительной улыбке на свете. — Где у нас моющее для стёкол?

— В ванной в шкафу, на второй или третьей полке.

Она тоже учится жить заново. Несмотря на всё, что было между нами последние пару дней, и на все сказанные ранее слова, только сегодня всё изменилось по-настоящему. Только сейчас мы смогли простить и отпустить всё, что жрало изнутри нас обоих, хотя внешне никто из нас не выдавал внутреннего бедлама.

Настя возвращается и принимается за окно. Ещё один короткий поцелуй. Ещё одно лёгкое касание. Ещё одно "люблю" и мы оба сияем, как новогодняя ёлка. Сука, мне кажется, что мы весь район своим светом осветить можем. На выходе из комнаты периферийным зрением замечаю, как моя малышка открывает окно и залезает на комод. Оказываюсь возле неё со скоростью молнии, как грёбанный Флеш, и дёргаю на себя с такой силой, что оба заваливаемся на кровать.