Подрываюсь на кровати и сразу слетаю с неё, хватая телефон и набирая Тохе.

— Что случилось, Север? — раздаётся встревоженный, но сонный голос приятеля.

— Можешь приехать в больницу и привезти какие-нибудь шмотки?

— Тёмыч, бля, что происходит?

— Мне срочно надо домой.

— До утра не ждёт? — сипит возмущённо.

— Нет, блядь, не ждёт, Тоха! — повышаю голос и тут же давлю интонациями. — Мне надо срочно увидеть Настю.

— Еду. Только объясни, что творится.

— Я вспомнил, Антон. Всё, блядь, вспомнил. И я должен немедленно сказать Насте, как сильно я её люблю.

Счастье имеет границы?

Твёрдым шагом пересекаю коридор и слетаю вниз по ступеням. В груди тарабанит так, что я не слышу даже собственных шагов. На выходе сталкиваюсь с охранником, который, как и следовало ожидать, преграждает дорогу, но сейчас меня не способна остановить даже целая армия. Мне просто надо увидеть свою девочку. Обнять её. Услышать, как бьётся её сердце. И сказать... Сказать, как много она для меня значит. Сказать, что она мой мир. Моя жизнь.

— Вернитесь в палату, молодой человек. — гремит мужчина.

— Я ухожу. — бросаю коротко и отталкиваю его от проёма.

Оказавшись на улице, вдыхаю полной грудью и зябко ёжусь, потому что на мне только тонкие спортивки и футболка, а на дворе стоит туманная октябрьская ночь. Не останавливаясь, покидаю территорию больницы и запрыгиваю в припаркованную у входа тачку.

— Здоров, Тоха.

— Хай, Север. — отбивает и вглядывается моё лицо. Даже не стараюсь прятать ураган, который разрывает душу на куски. — Всё вспомнил?

— Всё, Тох. С самого начала и до самого, блядь, конца. Как предложение делал, как Должанского убить собирался, как Настя билась в руках санитаров, когда меня увозили на обследование. И мне, блядь, страшно. Я боюсь её реакции. Как? Как, мать твою, я мог её забыть?

Упираю локти в колени и опускаю на ладони лицо. Почему я не мог вспомнить именно Настю: своего самого близкого и родного человека на свете? Почему после всего, через что мы прошли, мозг решил выбросить информацию только о ней? Лучше бы я забыл всю свою жизнь и самого себя, но не её. Как теперь просить прощения? Особенно после того, что я наговорил ей днём. Как, блядь, можно было не хотеть её помнить? Не хотеть любить? Это же моя любимая идеальная девочка. Да что, мать вашу, со мной не так? Почему я падаю там, где должен лететь?

Продираю пальцами волосы и, прикладывая кулак ко рту, перевожу взгляд на друга.

— Она простит. — всё, что говорит, но мне мало этого заверения.

С каких пор я стал таким трусом? Почему так боюсь её реакции? Всегда шёл напролом, а сейчас ищу обходные пути. Мне так нельзя. Надо просто увидеть любимую, и я найду способ вымолить у неё прощение.

— Поехали, Тох.

— Сзади шмотьё. — бросает, выруливая на дорогу.

Переодеваюсь на ходу в джинсы и худи. На районе стоит такая темень, что вообще ни хрена не видно. Выпрыгивая из машины, накидываю капюшон. Благодарю друга и твёрдой походкой поднимаюсь в квартиру. Медлю, открывая дверь.

А что если Настя не здесь? Что если уехала после сегодняшнего? Она ведь считала, что стала для меня чужим человеком.

Накатывает новая ледяная волна ужаса, но я вынуждаю себя выплыть из него и сделать глубокий вдох. Без запинок иду в спальню и в бледном свете луны замечаю хрупкий силуэт на кровати. Ни лица, ни тем более глаз разглядеть не выходит. Замираю в проёме, успокаивая сбивчивый стук сердца, которое пропускает удары.

Не ушла.

Я даже не дышу, когда вижу, как девушка подскакивает с постели, путается в одеяле и начинает падать. Перехватываю её раньше, чем успевает оказаться на полу. С такой силой прижимаю к грудной клетке, что кости трещат у обоих.

Почему во все наши тяжёлые встречи кругом стоит мрак? Почему я не могу видеть её глаза, когда мне это так необходимо? Что за, блядь, шутки судьбы?

Малышка упирается ладонями в грудь в попытке оттолкнуть меня, но я лишь сильнее жму к себе дрожащее тело. Сейчас эти объятия ощущаются словно впервые. Тоска накрывает так, будто все десять дней, что я не помнил её, мы не виделись.

— Отпусти, Артём. — шуршит, делая ещё одну попытку отстраниться.

— Не отпущу, Настя. Я никогда и никуда тебя не отпущу. — отбиваю хриплым дрожащим шёпотом.

— Тёма? — вопрос звучит так, будто она только сейчас поняла, кто рядом с ней.

Да, для неё я не Артём Северов, а просто Тёма. У моей любимой есть то самое исключительное право так меня называть. Для неё я готов быть кем угодно.

Опускаю голову в тот момент, когда она поднимает свою. Встречаемся губами. Сталкиваемся рваным дыханием. Горим колючей тоской.

— Привет, любимая. Я вернулся. — целую её со всей нежностью. Именно так, как делал это до потери памяти. Так, как только её могу целовать. Легко, мягко, желанно. — Я люблю тебя, Настя. Не могу не любить. — бомблю глухими интонациями, потому что горло забивает комом, а в груди появляется давление, которое кажется запредельным. Оно настолько сильное, что давит на лёгкие, останавливая их работу. Прижимает сердце, которое отчаянно продолжает стучать короткими, гулкими, натужными рывками.

— Сволочь ты, Северов. — пробивается в мою агонию дрожащий от слёз шёпот. Настя снова плачет. И снова, блядь, из-за меня. Если раньше я говорил, что убью любую суку, которая заставит мою девочку плакать, то сейчас мне всерьёз стоит задуматься о суициде. Любимая обвивает мою шею руками и, поднимаясь на носочки, тихо тарабанит. — Я так скучала. Так по тебе скучала.

— Я тоже скучал, моя идеальная девочка.

За рёбрами всё на разрыв, когда она запускает пальцы мне в волосы и притискивается ближе. Ныряет язычком мне в рот. Отвечаю без раздумий. Подхватываю под ягодицы и паркую на подоконник. Вжимаюсь эрегированным членом между ног. Всасываю её нижнюю губу и глотаю наш общий стон.

— Тёма... Тёмочка... Любимый мой... Родной... Я так скучала... Так боялась... — шелестит малышка, не разрывая поцелуя.

Это делаю я. Перестаю терзать её рот и слегка отстраняюсь, давая нам обоим необходимый кислород и пространство. Мне слишком много надо ей сказать. А если сейчас в том же ритме будем продолжать, то окажемся в кровати.

— Прости меня, маленькая. За то, что не смог тебя защитить. За то, что тебе пришлось в одиночку вести этот бой. За то, что забыл. За то, что наговорил тебе. Прости, родная. Прости...

— Не надо, любимый. — отбивает сиплым полушёпотом, прикладывая пальцы к моим губам. — Тебе не за что извиняться. Теперь ты здесь. Теперь всё будет хорошо. Главное, что ты пришёл. Что вернулся.

— Насть, — вырываю тяжёлые слова, смещая её руку на щёку, — я так боялся, что ты уйдешь после всего, что я наговорил тебе. Что больше не вернёшься ко мне. Съедешь с квартиры. — она только тяжело выдыхает в ответ и гладит большим пальцем скулу, вызывая дичайший мандраж под кожей. Слегка повернув голову, прикасаюсь губами к её ледяной ладони. — Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, Тём. Больше жизни люблю. Без тебя мне ничего не надо. Сегодня, — забивает лёгкие кислородом и со всхлипом выдыхает. Накрываю её ладонь своей и прижимаю к губам, — когда ты сказал, что тебе нечего помнить... Что не хочешь любить... Я хотела съехать с твоей квартиры.

— С нашей, Насть. — поправляю, хотя и понимаю, что после всего это было бы верное решение с её стороны.

— Она не была нашей, Тём. Она принадлежала Артёму Северову, для которого я была чужим человеком. Через два дня тебя должны были выписать. Как бы я объяснила тебе, что живу здесь? Что ты сам обещал меня не отпускать? Я испугалась. Я сдалась. — её голос глохнет, и она роняет голову мне на грудь. Глажу напряжённую спину и спутанные после сна волосы. Опускаю подбородок на её макушку и шумно дышу, забивая лёгкие ароматом, который так долго не мог вспомнить. Настя сжимает пальцами ткань толстовки, а потом отталкивается и обрубает дрожащим голосом, но со стальными интонациями. — Я сдалась только на сегодня. Даже если бы не пришла к тебе завтра, то сделала бы это послезавтра. Ещё в первый день, когда ты не узнал меня, я решила, что если ты не вспомнишь нашу любовь, то мы начнём всё сначала. Я бы не оставила тебе другого выбора, кроме как снова влюбиться в меня.