— Только наша переписка.

— Тогда нечего бояться. Надеюсь, они все сообщения прочитали и прослушали. Пусть знают, что я абсолютно серьёзен и тебя не отдам.

Медленно выдыхаю через нос и улыбаюсь. Тёма прав. Мне не от чего трястись. Всё равно они и так бы рано или поздно узнали о нас, так что пофигу.

— Иди в машину, Тём. Я возьму телефон и сразу приду.

Он молча кивает и уходит, а я иду на кухню.

— Анастасия Романовна, а это кто? — подаёт голос Юля, когда я уже выхожу за дверь.

— Мой любимый человек. — отрезаю спокойным тоном и поднимаю уголки губ, видя, как прислуга выпучивает глаза.

— А как же Кирилл Александрович?

— А мне откуда знать? — поднимаю вверх бровь и, выйдя за дверь, быстро оборачиваюсь.

Смотрю на просторный холл, на крутую резную лестницу, на хрустальные люстры, на мебель с позолотой в викторианском стиле и понимаю, что ничего не чувствую к этому дому. Ни любви, ни тоски, ни привязанности. Наверное, он всегда казался мне каким-то чужим, больше походящим на музей, а не на жилище. Такой большой и холодный, в котором никогда не было настоящего семейного тепла.

— Прощай. — выдыхаю тихо и закрываю дверь.

В этот раз окончательно и навсегда.

Только вперёд

Выхожу из дома и неторопливым шагом направляюсь к машинам. Парни курят и о чём-то переговариваются. Растягиваю рот в улыбке, глядя на профиль Северова. В который раз поражаюсь его красоте. Не в том классическом смысле, который принято считать за эталон, а скорее наоборот. Резкой, чёткой, дикой, жёсткой, чисто мужской красоте.

Уже у ворот улавливаю шум колёс и поворачиваю голову на звук. Родители.

— Поехали! — выкрикиваю на ходу, хватая Артёма за руку и кивая в сторону подъезжающего Рендж Ровера.

Все поворачивают головы в указанном направлении и разбегаются в стороны. Антон с Викой запрыгивают в Лексус, и машина сразу приходит в движение. Мы с Тёмой подлетаем к Гелику. Он занимает водительское сидение и заводит мотор, а я застываю на несколько длинных секунд, глядя на обескураженные лица родителей. Папа тормозит и выскакивает из машины одновременно с мамой. В этот же момент я захлопываю дверь, и Мерс с визгом срывается с места.

— Настя! — доносится крик отца.

Слежу за ним в зеркало заднего вида, пока он не скрывается из виду. Только сейчас делаю глубокий вдох, понимая, что всё это время даже не дышала. Жадно глотаю воздух и сжимаю ладонями плотную ткань куртки. Парень без слов накрывает мою руку своей и слегка стискивает.

Сосредоточиваюсь на этом жесте и тепле, которое разгоняется под кожей от его прикосновения. Сердце нещадно перемалывает кости, а в голове стоит затяжной гул. Несколько минут мы едем в звенящей тишине. Мой телефон начинает вибрировать в кармане, и я достаю его, глядя на имя абонента: Папа.

— Родная. — успокаивающе шепчет Тёма, крепче сжимая пальцы.

— Всё хорошо, любимый. Может, не стоило так сбегать, а переговорить с ними с глазу на глаз?

— Думаешь, они бы поняли? Отпустили бы тебя, Насть? Приняли меня? Нас? — режет так же тихо, упираясь взглядом в лобовое стекло.

Вижу, с какой силой он стискивает руль, как напряжены мышцы под одеждой, как играют на сжатых челюстях желваки. Понимаю его опасения. И сама боюсь того же. Но всё же осознаю, что этого разговора не избежать. Рано или поздно он всё равно состоится. По собственному опыту знаю, что лучше резать на живую, не давая ране загноиться. Бросаю ещё один короткий взгляд на любимого и отвечаю на вызов.

— Что это было, Анастасия?! — разрезает жёсткий голос отца. — С кем ты была?! Куда уехала?! Немедленно возвращайся домой!

Домой...

Опять смотрю на Северова.

— Я дома, пап. Там, где и должна быть. — отбиваю тихо, но со стальными нотами и неумолимыми интонациями.

Артём косится на меня, а потом, щёлкнув поворотником, скатывается на обочину. Двигатель не глушит, но пересаживает меня к себе на колени и прижимается щекой к щеке, выражая поддержку.

— Спасибо. — говорю одними губами, и он коротко кивает.

— Что значит там, где должна быть, Анастасия?! И что это за мужик, с которым ты уехала?!

— Перестань кричать, пап, тебе нельзя волноваться. Этот "мужик" — мой любимый человек. Я не вернусь к вам.

— Какой на хрен любимый человек?! У тебя свадьба с Кириллом через...

Нет, он так и не понял. И вряд ли уже сможет.

Поэтому не позволяю ему закончить фразу. Пора прикрыть этот театр абсурда раз и навсегда.

Собираю всю свою силу, волю, сталь, уверенность и непоколебимость и вспарываю его слова жёстким холодным голосом:

— Хватит, отец! Никакой свадьбы не будет. Я думала, что в прошлый раз ясно дала это понять, но вы так и не захотели меня услышать! Я люблю Артёма! Я буду с ним, несмотря ни на что! Можете не принимать мой выбор, мне плевать!

Резко выдыхаю углекислый газ и сжимаю до скрежета зубы. Я готова бороться. Нахожу и до боли сжимаю пальцы Севера. Он зарывается лицом мне в волосы и сипит:

— Я люблю тебя, моя девочка.

Заряжаюсь его словами. Ради того, чтобы снова их услышать, стоило пройти через весь этот Ад. И сейчас я сознаю, что готова делать это снова и снова, лишь бы он был рядом.

— Если ты сделаешь это, то считай, для нас с мамой ты умерла. — выплёвывает родитель тихим хрипом и замолкает.

Знаю, чего он ждёт, но никогда этого не получит. Всё же у меня их гены, а значит, я тоже могу ничего не слышать и не видеть, когда мне это удобно. Так же, как и они.

Тёма напрягается, когда слышит эти слова. Чувствую, как у него за рёбрами начинает частить мышца.

"Предала так же, как и все остальные…"

"Я никогда никого не любил до тебя…"

Возможно ли, что его семья тоже отказалась от него? Когда-нибудь я это выясню, а пока...

— Тогда поставьте мне памятник и закажите службу! — отрезаю ледяным тоном и сбрасываю вызов.

Только теперь меня начинает мелко потряхивать. Руки дрожат. По щекам катятся слёзы. Сама не понимаю, отчего плачу. Я ведь знала, что так и будет. Если мои родители не могут вылечить воспалившуюся болячку на теле их идеальной и безупречной семьи, то просто вырежут её.

Но почему мне всё равно так больно и обидно от его слов?

— Плачь, любимая. Отпусти себя. Тебе станет легче, маленькая моя. Плачь.

Едва уловимый шёпот любимого мужчины врывается в меня свистящими снарядами и пробивает плотину. И я начинаю рыдать, хватаясь за его руки и плечи. Заливаю слезами и тушью серую ткань футболки. Громко всхлипываю и утыкаюсь носом в шею, вгрызаясь зубами в его загорелое плечо, чтобы не закричать в слух.

Артём не препятствует моей истерике и позволяет делать ему больно. Безостановочно гладит по пояснице, лопаткам, шее, рукам, плечам и голове, нашёптывая нежные слова. Покрывает лёгкими поцелуями мои лицо и шею. Зарывается в волосы и целует в макушку, а потом в висок.

Когда рыдания и крики иссякают, продолжаю тихо всхлипывать и жалостно скулить.

Северов находит мои губы и накрывает своими. Медленно и нежно обводит языком, втягивает в рот и томительно посасывает, пока их не начинает покалывать. Боль и обида уходит на второй план, когда он проскальзывает языком мне в рот и встречается с моим, сменяясь диким голодом и страстным желанием. Отвечаю на поцелуй, жадно всасывая его глубже. Скребу ногтями затылок. Мужская рука нетерпеливо раздвигает мне ноги и ложится на промежность, сжимая. Стону и подаюсь ему навстречу, накрывая ладонью эрекцию и стискивая пальцы на каменном стволе. Начинаю быстро двигать вверх-вниз, даже сквозь плотную ткань джинсов ощущая его опаляющий жар. Между ног становится горячо и мокро. Тёма щёлкает пуговицу и тянет вниз молнию. Просовывает руку под резинку белья и обводит набухший клитор. Без предисловий врывается в меня двумя пальцами и сразу задаёт бешённый темп.

Изо всех сил стараюсь расстегнуть его ремень, но ничего не выходит. Стону и выгибаюсь, подаваясь бёдрами навстречу его руке. Ещё несколько уверенно-умелых движений, и я рассыпаюсь калейдоскопом осколков, выкрикивая имя любимого человека.