Местность походила на ниспадающие складки богатого покрывала. Понизу стелилась цветистая равнина, над которой разжался чей-то властный кулак и рассыпал пригоршню светлых глиняных домиков. Их занимали низшие духи природы и людские души. В Верхнем мире люди обретали белые крылья с черной каймой, что росли прямо из рук – от плеча до кончика мизинца, и шумно хлопали при полете. Они могли подниматься в предгорья, петлять между покатыми зелеными горбами, взбираться выше на тесаные серые ступени и площадки, но до горных вершин было не добраться – те скрывали разноцветные облака, какие бывают в закатные часы. А за облаками стояли дома высших божеств. Дархан никогда там не бывал и не стремился.
Он сидел на крыльце новехонькой мазанки. Стены домика сияли свежей побелкой, хворост пышно устилал крышу, а чья-то рука с любовью вывела над окнами птиц-огнехвостов и косматых мамонтов с колокольчиками на хоботах. Шаман вдыхал ароматы многотравья, прикрыв глаза.
– Эк тебя развезло, мил человек! – ехидно сказал сихиртя Эркин, человечек, ростом едва достающий до колена Дара. Его густые серебряные волосы топорщились во все стороны и придавали Эркину сходство с одуванчиком.
– Да. Хватит сидеть, седло продавишь, бездельник! – сердито согласилась его жена Мичи, маленькая хрупкая старушка с острым носом. Головным убором ей служила шапка, сооруженная из гигантской шишки.
Сихиртя устроились неподалеку на низенькой скамейке рядом и рассматривали Дархана своими белыми глазами без зрачков и радужки. В Изысках суровый волшебный народец нередко утаскивал оленей себе на пропитание и детей для того, чтобы вырастить и оставить прислугой. Мало ли работы под землей? Рыть ходы и залы, помогать в кузнечном деле, пасти мамонтов, которых сихиртя разводят под сопками. Но от шаманов подземные жители старались держаться подальше, поэтому Дар и Эркин с Мичи подружились в Верхнем мире, где к душам возвращаются воспоминания о прошлых жизнях, но делить ровным счетом нечего, а лелеять старые обиды не к чему. Обычно обитатели поднебесья осмысляют прожитое и думают, какой опыт хотели бы испробовать в Среднем мире на этот раз, кого выбрать родителями и с каких условий начать. Для того чтобы родившись в теле ребенка все забыть и всему удивляться. Но сихиртя это занятие уже наскучило, поэтому они теперь принимали излишне живое участие в судьбе Дархана.
– Я серьезно! Чем прохлаждаться – отыскал бы Траву! Ты даже ни разу не видел своего амагят! – продолжила старушка Мичи.
– Да мне, пожалуй, и без покровителя неплохо. Растения и так благосклонны ко мне, а сил больше, чем у любого шамана, – равнодушно пожал плечами Дар, не открывая глаз. Плотный солнечный свет донимал, въедался в кожу ядом, щупальцами щекотал кости. Казалось, еще немного, и он начнет разлагаться заживо. Но шаман упрямо сидел, испытывая свой предел терпения.
– Ух, будь ты моим сыном, уже летал бы как олень от хорея! – Мичи изобразила, как бы она отходила шамана. – Что с того, что силен? Силу нужно использовать и наращивать! Тебя выбрали, чтобы миры связывать, людям благо нести и духов учить уважать. Мог бы стать великим шаманом, уважаемым повсеместно. А ты шатаешься туда-сюда как медведь неспящий. Вот нашел бы своего амагят, так он бы тебя направил. Трава ведь тебе новую жизнь даровал.
– Такое не забудешь, – задумчиво подтвердил Дар. От солнца в глазах появились темные пятна, а в пятнах замелькали щемящие и болезненные воспоминания, которые он принялся с упоением смаковать.
Дархан решил стать шаманом, едва встал на ноги. Его с мальства завораживал звонкий и требовательный голос бубна. Медные и железные подвески на обрядовом костюме отца подмигивали ему отблесками, а иногда вместе с Ясавэем в чум заглядывал слабый запах багульника. Мальчик тогда не знал названия этого ядовитого северного растения и того, что им отпугивают злых духов, но нутром ощущал тяжесть и силу за резким опьяняющим ароматом. И эта потаенная опасность тоже притягивала. Да и как думать о другом ремесле, если с отцом так почтительно разговаривают и дарят подарки?
В свои пять лет в День середины лета он подсмотрел обряд верховной шаманки, которая благодарила богов за милость природы и просила их быть благосклонными к оленям и рыбе. Мальчик решил повторить увиденное. Нашел низкорослое деревце, обвязал его ниточками, разложил кругом камни, а в центр – шерсть оленя и сушеную рыбу, которую утащил с завтрака. Ну вот, теперь только огонь развести и обратиться к духам. Вышло диво как хорошо! Мальчику показалось, что он – котелок, в который резко и щедро плеснули гордостью. Улыбка сокрушительной силы раздвинула щеки, и он закрутился как волчок, хохоча: «Вот как славно, славно! Может и маме понравится? Может, она улыбнется? Впервые с тех пор, как потеряла нового малыша. Надо показать!». Но сделать этого не успел. Что-то огромное и враждебное налетело на него и сбило с ног одним пинком.
Удар вышиб ликование, котелок опрокинулся, и его горячее содержимое хлынуло через глаза. Готовясь зареветь от неожиданной боли, он оглянулся и узнал отца. Тот беспощадно распинал ногами его приготовления. Дару стало так жалко, что он с криком «Нет, не трожь!» вскочил и побежал, чтобы помешать разорению, но, увидев ярость Ясавэя, замер и закрыл лицо руками. Вовремя. Оплеуха оглушила его и испугала. Еще недавно думалось, что он такой взрослый, а оказалось, что совсем слабый и маленький. Дархан мигом забыл про ритуал, и теперь только страстно желал, чтобы отец его простил. Он сам упал на землю и, пронзительно воя что-то жалостное и невнятное, ожидал нового удара. Но его не было. Ясавэй прокаркал что-то настолько злое и невыносимое, что давно стерлось из памяти, и ушел. А Дар снова вскочил и побежал следом, вытянув руки к отцу, будто пытался удержать его ускользающее расположение. Он рыдал: «Я больше никогда не буду шаманом! Я не хочу! Ни за что не буду!». И правда, в тот же миг возненавидел это ремесло всей душой. Хотелось нырнуть с головой в реку и отмыться от своих глупых игр. Но духи распорядились иначе. Он споткнулся, потерял равновесие и погрузился во тьму еще до того, как упал. И пробыл во тьме почти год, едва ощущая тело. Хотя в Талви укоренилось мнение, что шаманский дар он обрел в день обряда мгновенно.
В муторных удушающих видениях над ним кружили духи-птицы, рвали его тело, отбрасывали размотанные кишки, ссорились за сердце. Он лежал на земле, все видел и ощущал, но поделать ничего не мог – стальные как иглы травинки пробили его кости и пригвоздили, не давая встать, пока не придет его амагят. В это время в Среднем мире он лежал холодный как мертвец. Только едва уловимое дыхание и мечущиеся зрачки выдавали в нем жизнь. Об этом рассказала его родная бабка, которая за ним и ходила. Мутным взором он порой мог разглядеть, как она кормит его и моет. После того как Дархан заболел шаманской болезнью, мать распорядилась поставить подальше от города чум и отселить его туда, опасаясь, что Ясавэй захочет убить юного соперника.
Очнувшись в свой шестой день рождения, Дар ощущал себя так замечательно, будто проснулся после долгого и спокойного сна. Он немедленно захотел увидеть маму, только вот тело стало каким-то слабым и чужим, а ноги то подгибались, то, наоборот, не гнулись, как у новорожденного олененка. Но вскоре с конечностями удалось совладать. Бабка удивилась ему как ожившему мертвецу, но крепко обняла и на завтра повезла в город.
Ехать было три дня, но на второй, ранним утром, Дар вдруг резко вскочил. Он ощутил присутствие родителей к югу от Талви и совсем неподалеку от места стоянки. Дурного не будет, если он возьмет нарты и проведает их сам. А дальше были распирающее изнутри предчувствие беды, запах крови, наполняющий рот густой холодной слюной и обманчиво заурядный чум, стоящий на такой плохой земле, что, казалось, она способна разъесть ступни. Дархан почти долетел до входа, в попытке отвести наступающий ужас, но не успел. И сделал только хуже.
Сихиртя уже слышали историю про роковой обряд Ясавэя, но не знали, что Дар недавно подслушал разговор четырех духов, которые упоминали и шамана, и одинаково чужих ему Уоюра с Травой. Он поделился со старичками и те, едва дослушав, закричали, перебивая друг друга:
