Глянув мимо Дагов, Салай встретилась взглядом с Прядкой.

«Пора, — беззвучно произнесла она. — Пожалуйста».

Прядка схватила одну из Дагов — долговязую женщину с собранными в хвост волосами — и крикнула:

— Бегом к Салай! Скажи, что мне нужны две длинных веревки и бочка воды с пушечной позиции. Вперед! Вперед!

Протиснувшись мимо Лаггарта на трапе, Прядка помчалась в свою каюту. Он рявкнул ей вслед, но она была не в том настроении, чтобы его слушать. У нее оставались считанные минуты, прежде чем дождь доберется до корабля и их сказке придет конец. Разве что Прядка сумеет вписать в нее еще одну главу за счет одной лишь силы воли.

Героизм — удивительная штука, которую часто толкуют в неверном ключе. Все мы думаем, что понимаем его, поскольку хотим видеть семя героизма в нас самих. Отчасти в этом и заключается секрет.

Если собрать достаточно историй о героях — о тех, кто рисковал жизнью ради других; о тех, кто твердо выстоял, когда шансы складывались не в их пользу; о тех, кто необдуманно рвался в пекло с невозмутимостью чемпиона, прыгающего в воду с высоченной платформы, — то проявляются закономерности. Две закономерности, если быть точным.

Во-первых, геройству можно научиться. И учат этому не правительство или армия, а сами люди. Герои — это те, кто обдумали, что именно хотят сделать, и прошли необходимую тренировку. Зачастую героизм — это, казалось бы, спонтанный результат подготовки, на которую уходит целая жизнь.

Но если вы решите спросить у самих героев, зачем они рисковали жизнью, то не стоит это делать перед толпой, когда вручаете им медаль. Ведь правда состоит в том, что, скорее всего, они поступили по-геройски не ради блага своей страны и даже не ради собственных идеалов. Герои войны, независимо от культуры, эры и идеологии, неизменно оправдывают свои действия одной и той же простой мотивацией: они рискуют жизнями ради друзей.

Когда все рушится в неистовой анархии, верность принципам и королевствам, как правило, тонет в хаосе. Но узы между людьми крепче стали. Если хотите создать героя, нужно дать ему не за что бороться, а за кого.

Прядка отперла и с силой распахнула дверь в свою каюту, отчего Ак тут же рванул под койку. На столе нашелся большой розеитовый шар, который она выращивала и формовала последние пару дней. Он был размером с голову ребенка и снаружи покрыт воском. Внутрь она заложила огромный заряд зеленых спор, которые казались бледно-фиолетовыми из-за окружающего розеита.

Прядка едва успела заметить, что, судя по всему, просыпала на стол пару полуночных спор — весьма неосмотрительно с ее стороны. Схватив розеитовое «ядро», она помчалась обратно.

На палубе вокруг Салай собрались Даги. Капитан Ворона вышла из каюты и стояла на юте, с обреченным видом попивая из фляжки. Разумеется, ей хотелось выжить, но она и так была при смерти. Человека, который больше года каждый день смотрит в глаза собственной кончине, сложно удивить ее новой возможной причиной.

Пробившись через Дагов, Салай указала на веревку и бочку с водой.

— Мы все принесли, Прядка. Что дальше?

— Привяжите одну веревку к бочке и осторожно опустите за борт на споры. — Прядка вдохнула поглубже. — Потом обвяжите второй веревкой меня и сделайте то же самое.

Все вокруг дружно повернулись и уставились на нее.

Салай пролаяла приказы, команда бросилась выполнять. Энн лично спустила бочку, а Форт с несколькими Дагами опасливо проделал то же самое с Прядкой. Она коснулась поверхности моря, споры под ногами тихонько захрустели, как в прошлый раз. Так близко от Багряного моря казалось, что она ступила в мифическую страну, где земля неведомым образом проржавела, а небо на контрасте выглядит необычайно голубым.

Когда рядом с Прядкой опустилась бочка, споры знакомо зашуршали о древесину. Сверху помахала Энн. Десятки глаз следили за тем, как Прядка отвязывает бочку и подкатывает ее к корпусу корабля.

Дрожащими руками она подцепила крышку и вгляделась в темную воду. То, что она собиралась сделать, противоречит всему, что ей рассказывали.

— Дождь уже почти здесь, Прядка! — крикнула сверху Салай. — О луны, он приближается!

Прядка слышала, как с хрустом и грохотом, будто тысячи копий, нетерпеливо вздымаются багряные шипы. Все так же дрожа, одной рукой она достала из кармана красного сюртука штырь с серебряным наконечником, а второй подняла розеитовое ядро.

«Хватайтесь, — подумала она. — Просто хватайтесь. Не ломайте бочку. Растите наружу, а потом хватайтесь».

Прядка проткнула штырем верхнюю часть ядра — показались зеленые споры — и бросила его в бочку с водой.

Лозы толщиной с руку молниеносно зазмеились наружу. Маленького заряда зелени хватало, чтобы опутать человека, но в ядро Прядка насыпала в несколько раз больше. Щупальца вырвались из бочки и ударились о корпус корабля. Жадно впитывая воду, они продолжали расти, становясь все толще и сильнее.

Извивающаяся, бурлящая масса толкнула «Воронью песню», и та накренилась. Моряки завопили. Прядка подалась было назад, но нет. Нет, это ее рук дело. Нельзя убегать. Без нее никак.

Она прижала обе руки к растущим лозам. Тугая, похожая на сухожилия зелень пульсировала под пальцами.

«Вверх, — подумала Прядка. — Пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА. ВВЕРХ».

Корабль раскачивался все сильнее, а потом начал подниматься в воздух. Мешанина из зеленых лоз перекрутилась и взмыла к небу, как многопалая рука. В отсутствие бурления поверхность моря служила достаточно прочной опорой. Полностью вырвавшись из бочки, лозы расползлись в стороны.

Прядку потащило наверх вместе с кораблем: веревка по-прежнему обхватывала ее поперек груди. Все ее внимание было приковано к растущим лозам, но на миг мелькнула надежда, что Форт ее не отпустит. Дождь приближался, возвещая о себе шумом, с которым вода ударяется обо что-то твердое: багряные шипы появлялись и исчезали под спорами.

Я общался со многими моряками, и в десятках миров их ночной кошмар таков: шум дождя, вой ветра и объятия бездны. В мире Прядки опасна не вода снизу, а вода сверху. Однако кошмар остается все тем же. Его порождает уверенность: то, по чему ты плаваешь, то, что тебя влечет и наполняет твою жизнь смыслом, однажды попытается тебя убить.

Две полосы дождя скрестились над «Вороньей песней», смыв с палубы мертвые споры и вымочив до нитки всю команду, от простого юнги до капитана в шляпе с пером. Кошмар обрел плоть: одинокий корабль захвачен штормом, дождь с грохотом колотит по древесине.

В любой сказке, назидании или песне это означает неминуемую смерть.

Но только не в тот день. И не на том корабле.

Ворона ждала того самого ужасающего момента, когда шипы прошьют корабль со всех сторон, пронзят команду, переломают доски. Но этого не произошло, лишь тысячей крошечных кулачков бил дождь. Вода оказалась холоднее, чем она представляла.

Даги сгрудились у борта, и Ворона протолкалась через них, руганью расчищая себе дорогу. Что там творится? Она видела, как Прядка спустилась в море, и решила, что та попытается сбежать, хотя и непонятно, куда именно. Да, корабль качнулся, но…

Ворона поняла, что произошло, лишь когда глянула вниз и обнаружила под кораблем гигантское дерево. Трудно описать его как-то иначе: это было дерево из перекрученных лоз. Лозы-корни растопыривались наподобие пальцев и служили опорой, а лозы-ветви цеплялись за «Воронью песню».

Дерево подняло корабль в воздух на добрых сорок футов, аккурат над гущей выросших под ним шипов. Шипы проткнули ствол, но зеленые лозы отличались упругостью. К тому же они до сих пор росли. И если уж на то пошло, мешанина из перекрещенных шипов лишь придала дереву устойчивости.

За бортом, на веревке, которую Форт крепко держал в руках, висела дрожащая, насквозь промокшая девушка, лицо которой скрывала копна слипшихся волос.

Именно тогда Даги разразились радостными, пусть и запоздалыми криками. Я не виню их за замедленную реакцию. Только что им грозила верная смерть, и вот они безусловно живы, а чтобы оправиться от подобного экзистенциального потрясения, требуется пара-другая ударов сердца, которое стучит в ушах и говорит: да, это не сон.