Паника пробиралась всё глубже под серо-белый мех, пронзая кожу на спине острыми иголками и парализуя один орган за другим. Лапы похолодели; нос высох; сердце ещё трепыхалось, но с такой бешеной скоростью, что долго не выдержит и разорвётся. Даже мысли, не желая страшной кончины, в полном составе куда-то улетучились.

Брысь повращал глазами, проверяя, действует ли у него хоть что-нибудь, и наткнулся взглядом на девочку. Опираясь пальцами босых ног на выступающие части ивового плетения, малышка бесстрашно перевесилась через накренённый край корзины и что-то лепетала, тыча указательным пальчиком в сторону багрового купола над Москвой и стремительно растущего чёрного облака над усадьбой Воронцово. Очевидно, рассерженные захватчики использовали найденные зажигательные смеси «по назначению».

Искатель приключений машинально отметил, что с глазами у него всё в порядке, и навострил уши, старясь вникнуть в то, что твердил ребёнок. Мартин и Альма, которые придерживали девочку зубами за ситцевую рубашку, кажется, прекрасно её понимали, потому что выглядели не озадаченными, а всего лишь недовольными непоседливостью малышки.

– Позал! Позал! – звонко кричала та.

Брысь потряс головой, усилием воли прогоняя панику и возвращая ясность мыслей: девочка просто так мала, что ещё не в ладах с некоторыми звуками. Как же долго растут человеческие дети! Разве можно представить, например, кота, который бы, прожив на свете не менее четырёх лет, чего-нибудь не выговаривал?! Уж слово «пожар» он бы ни за что не исковеркал!

– Нужно выровнять корзину! – наконец окончательно пришёл в себя «главнокомандующий». – Мартин, сможешь затащить внутрь оставшиеся мешки и разложить их равномерно на дне?

Мартин вытаращил глаза, что должно было означать «разумеется!», и скосил их на девочку, вероятно спрашивая: «А её кто держать будет?» Потом его взгляд встретился со взглядом Альмы и надолго в нём застрял. Брысь уже начал терять терпение, думая, что влюблённый пёс (только слепой бы не заметил, что Мартин втрескался в красивую овчарку по белую кисточку на своём беспородном хвосте!) забыл о проблеме, но тут Альма перехватилась зубами поудобнее, а Мартин, наоборот, осторожно выпустил свой край девочкиной рубашки. Малышка продолжала лепетать про «позал» и «деду», к счастью не осознавая опасности и совершенно не боясь высоты. В отличие от вцепившихся в ивовые прутья Рыжего, Савельича и даже Васьки, который хоть и храбрился, но как-то неубедительно, не делая попыток высунуться из корзины и посмотреть вниз.

– А где Пафнутий?! – вспомнил Брысь о «младшем компаньоне» и снова почувствовал на спине острые иглы паники.

– На тебе, сзади прицепился, – слабым голосом отозвался Рыжий.

Брысь облегчённо выдохнул и попросил:

– Отцепите его кто-нибудь, он меня насквозь проткнул!

Мартин обхватил упитанное зеленоватое тельце зубами и потянул на себя, однако «м.н.с.» лишь крепче вонзил коготки в своего лучшего друга и притворился, что находится в бессознательном состоянии. Он и правда с минуты на минуту ждал спасительного обморока, который в этот раз вёл себя коварно и лишь дразнил звоном в ушах, кружением в голове и дрожанием во всех членах. Что не мешало, впрочем, Пафнутию не поддаваться на применение силы со стороны и продолжать цепко держаться за «руководителя миссии», ответственного за его жизнь.

***

Наполеон снова прошёлся по комнате, пиная бумажные комочки и обдумывая следующую фразу своего послания. Внезапно он резко повернулся и стремительно подошёл к стене, на которой висел большой портрет Александра Первого. Сузив глаза, он долго и пристально вглядывался в лицо российского императора, пока ему не стало казаться, что тот смотрит в ответ, причём насмешливо и даже будто бы презрительно.

Ощутив новый приступ раздражения и злости, Наполеон кинулся к недописанному письму. «… Сожжены три четверти домов – уцелела лишь четвёртая часть! Такое поведение ужасно и бессмысленно! Гуманность, интересы вашего величества и этого великого города требовали, чтобы он был вверен моей охране, если русская армия оставила его незащищённым! – лихорадочно строчил он, ломая перья и разбрызгивая чернила. – Следовало бы оставить в нём администрацию, учреждения и стражу! Именно так поступали в Вене, и в Берлине, и в Мадриде!»

– Здесь не Вена, не Берлин и не Мадрид! Здесь Москва, здесь Россия! Об неё можно и зубы обломать! – послышалось вдруг Наполеону, и он в смятении обернулся, уставившись на портрет.

Ему показалось, или взгляд российского императора и впрямь изменился? Стал более жёстким, у губ залегла непримиримая складка. Была ли она раньше? Чертовщина какая-то…

Оставив тщетные усилия освободить Брыся от «острых иголок паники», оказавшихся на деле цепкими коготками Пафнутия, Мартин занялся мешками с песком. Однако при первой же его попытке потянуть за одну из верёвок, к которым были привязаны утяжелители, корзина, и без того перекошенная набок, ещё сильнее накренилась, и «воздухоплаватели» завопили от ужаса.

– П-п-пусть он лучше перегрызёт верёвки и совсем освободит нас от груза! – дрожа всем телом, предложил Савельич.

– Нет-нет! – вскричал граф Брюс. – Тогда корзина взлетит ещё выше, туда, где воздух может быть настолько разрежен, что станет трудно дышать! К тому же температура наверху значительно ниже, чем внизу. Девочка замёрзнет!

– И я! – подал наконец голос «м.н.с.», вероятно привлечённый научным поворотом беседы.

– Да и мешки тяжёлые! Вдруг они упадут кому-нибудь на голову? – привёл ещё один контраргумент сердобольный Рыжий.

– Тогда поступим так, – принял решение «руководитель полёта», смирившийся с присутствием колючего «рюкзака» на своей спине. – Мартин и все остальные, – Брысь кинул взгляд на овчарку и малышку, которая продолжала с любопытством разглядывать проплывающие внизу пейзажи, – кроме Альмы и девочки, смещаются на противоположный край.

«Воздухоплаватели» отступили туда, куда указал им Брысь, и корзина немного выровнялась. Правда, тут же возникла новая проблема: малышка, недовольная тем, что обзор ухудшился, стала карабкаться выше, а когда Альма потянула её за рубашку, не пуская вверх, то горько расплакалась и опять стала звать «деду». Да так жалобно, что у всех навернулись слёзы, а его сиятельство принялся шумно сморкаться в кружевной платок (что, впрочем, слышали только «избранные»).

– Ну хорошо, хорошо, – сдался Брысь, – летим как раньше! Просто держитесь крепче.

Мартин, не скрывая радости, вернулся на прежнее место, рядом с Альмой, чтобы вместе придерживать любознательную малышку.

– Целкофь, целкофь, делевья, делевья, лека, – старательно перечисляла девочка.

– Какая река? – заинтересовался «руководитель полёта».

– Нара, – глянув вниз, сообщил Яков Вилимович. Бывший учёный уже взял себя в руки (а может, вспомнил, что он призрак и падения ему не страшны) и теперь занимался мысленными арифметическими подсчётами и математическими выкладками, анализируя соотношение веса корзины и объёма воздушного шара и решая прочие необходимые для воздухоплавания уравнения и задачи. Даже сожаления о безвозвратно утерянной Книге с важными формулами и рецептом бессмертия отошли на задний план, настолько необычным было то, что происходило с ним сейчас благодаря его «собственным» посланцам в прошлое.

– Юди, юди, юди, мно-о-о-го юдей! – вещала между тем девочка. – Осади, осади, осади, мно-о-о-го осадей! Уски, уски, уски, мно-о-о-го усек!

– О чём это она? – растерялся Брысь.

Савельич метнул на малышку хмурый взгляд:

– Ей бы к логопеду!

– Войска внизу! – «перевёл» услышанное бывший генерал-фельдмаршал. – Люди, лошади, пушки…

– Французы? – испуганным хором воскликнули пришельцы из будущего и Васька. (Котёнок уже давно прикидывал, насколько сильно влетит ему от «мамани». Выходило, что мало не покажется.)

Яков Вилимович посетовал: