— Тяжелая все же, курица ее задави, — сказал, отдышавшись, Полухин. Усенов молча достал из кармана папиросы. Оба закурили.

— Слушай, Полухин, — сказал тут, набравшись духу, Усенов. — Ты на меня не сердись, понимаешь. Ты, пожалуйста, научи меня водить трактор.

— Рассеянный ты дюже, — ответил на это Полухин. — Ворон ловишь, постоянно мечтаешь в рабочее время.

— Я мечтаю на трактор перейти, — сказал в темноте Усенов. Оранжевый сполох затяжки озарил его лицо, скуластое, узкоглазое лицо степного древнего бога.

— Ладно, — сказал, помолчав, Полухин. — Продумаем этот вопрос.

Сплюнув на огонек, он притушил папиросу. Назавтра он сунул Усенову затрепанную книжку «Трактор «ДТ-54».

— Давай почитай в свободное время, — сказал он.

Свободного времени было ох как мало. Урвав часок перед сменой, Усенов уходил с книжкой за вагончик. Он читал медленно и шевелил при этом губами. Потому он и уходил за вагончик подальше, чтобы никто не глядел на него и не мешал. Там он усаживался на пушку и читал.

Вскоре, однако, водовоз Малохатько, любивший проявлять хозяйственность, дал злополучной находке другое применение. В один прекрасный день он, приглядевшись, врыл пушку в землю казенной частью кверху. Получился вроде как бы специальный столбик с округлым верхом, литым узорчатым пояском и двумя проушинами по бокам. К этим проушинам Байда стал привязывать своего мерина, а Малохатько — кобылу.

— Кажный предмет должен быть при месте, — удовлетворенно сказал он по этому поводу.

Участковый же механик Алешечкин выразил ту же мысль несколько по-иному.

— Что это у вас за коновязь такая роскошная? — спросил он, приехав с автолетучкой ремонтировать остановившийся самоходный комбайн.

— Да это тут пушкари наши еще весною нашли, — сказал Байда.

— Какие пушкари? — удивился Алешечкин.

— Ну, Полухин с Усеновым, одним словом, — усмехнулся Байда. — Помните, плуг еще на этом паскудстве скалечили.

Алешечкин присел у столбика и очень внимательно осмотрел литой поясок. Он взял кусок проволоки и поковырял со всех сторон в узоре, вычищая землю, а затем сказал:

— Вы даже не представляете, как это интересно. Вот поглядите.

И он показал Байде окруженные завитками бронзовые цифры «1707».

Поглядев на это число, Байда сказал:

— А в чем тут интерес?

— Как? — изумился Алешечкин. — Неужели же вы не понимаете? Да ведь это же археологическая находка, экспонат и все такое, а не лошадей привязывать. Давай» те выкапывайте немедленно, и я увезу эту вещь на центральную усадьбу, Мы ее отправим в Кустанай и там сдадим в музей.

Тут Байда живо сориентировался.

— Ну, это уже на вербе груши, — сказал он. — В музей мы и сами не больные сдать. Поскольку наша бригада находку сделала.

За ужином он сказал Полухину и Усенову:

— Слушайте, экспонаты, вы в Кустанай желаете съездить?

Полухин, привыкший к бригадировым хитростям, осторожно спросил:

— А что?

— Есть такая думка, — медлительно проговорил Байда, выскребая из миски остатки каши, — такая думка есть, направить вас двоих в командировку. Пушку в музей сдавать.

— Тетю свою на пушку бери, — подмигнул Усенову Полухин, довольный, что не попался на Байдину удочку.

— До чего ж все-таки народ у нас некультурный! — воскликнул тут Байда. — А ну, пройдите за мной.

Отведя ребят к столбику, он показал им цифры.

— Ну и что? — спросил Полухин, все еще осторожничая.

— Как что? — возмутился Байда. — Ведь это же экспонат. Археологическая находка, понимать надо!

После этого он еще две недели донимал оттяжками.

— Обязательство выполните, тогда и собирайтесь. И чтобы по всем показателям…

Или же:

— Что-то у вас с экономией горючего курячьи именины получаются, придется подумать…

По этому поводу Полухин сказал Усенову:

— Это уж твоя работа. Пережигаешь, брат…

Он в последнее время исподволь пускал Усенова на свое место, когда вокруг никого не было, — тот хмурился от удовольствия, держась за рычаги фрикционов.

Настал, однако, день, когда Байда сказал за ужином:

— С утра попутной поедете, шут с вами, знайте мою доброту.

Ранним утром у полевого стана затормозила пятитонка, направлявшаяся с центральной усадьбы в Кустанай, на станцию за каким-то грузом. Полухин с Усеновым взвалили пушку в порожний кузов и сами влезли туда же. Байда, отстегнув карман гимнастерки, вытащил замусоленную пачку.

— Держите тыщу, — сказал он, — и чтобы без гостинца не вертались.

— А чего покупать? — спросил Полухин.

Байда задумался.

— Селедки два кило, — сказал он, подумав.

— Это на тыщу-то? — рассмеялся Полухин.

— Ну, еще чего-нибудь там, что попадется, — сказал Байда. Ничего больше он не смог придумать.

В Кустанае пятитонка застопорила у музея. Шофер, высунувшись из кабины, сказал:

— Выкидывайтесь, да живее, времени нету.

Ребята спрыгнули и, откинув борт, выгрузили пушку. В маленьком вестибюле, куда они втащили ее, было прохладно и пусто. Девушка в черном жакете, сидевшая там, сказала:

— Билеты по рублю. А это можете пока тут положить. Не бойтесь, не пропадет.

— Да нет, — сказал Полухин, — нам ее сдать нужно.

— Кому сдать? — удивилась девушка.

— Ну, в музей, — сказал Полухин. — Как экспонат.

Девушка на это сказала:

— В таком случае вам к товарищу Кружкину обратиться надо. Погодите, я его кликну сейчас. Вы тут пока никого не пропускайте.

Она вышла и вскоре вернулась с сухоньким старичком. Старичок был проворный, в желто-седых усах, и говорил быстро, то и дело покашливая, и чуть шепелявил из-за недостатка зубов.

— Любопытно, любопытно, — сказал он, поглядев на пушку. — Ну-тка, тащите ее сюда…

В пахнущей лежалой бумагой комнате, посреди которой стояли одноглазый волк и косуля, а по стенам в стеклянных шкафах полно было птичьих чучел, секир, кривых сабель, дробовых ружей и прочей дребедени, он сказал, потирая руки:

— Нуте-с, рассказывайте, как же вы ее нашли?

Полухин рассказал.

— К-гм, в Пресногорьковском районе, значит… — раздумчиво проговорил старичок. — Так-так, к-гм, да… Ну что ж. Очень, очень любопытно…

Он присел на корточки, долго потирал руки и трогал в разных местах пушку так, будто она была горячая.

— Так вот, молодые люди, — торжественно начал он, поднявшись, — это… к-гм… трехфунтовое орудие петровских времен, как вы могли догадаться по имеющейся на стволе дате отливки, принадлежало, надо полагать, гарнизону одного из укрепленных форпостов так называемой Горькой линии, да… Скорее всего, судя по месту нахождения, гарнизону Камышловского редута. Разумеется, приводимые мною… кг-м… названия мало говорят вам. А между тем (тут он поднял палец, улыбнулся и покачал головой), а между тем вполне вероятно, что эта самая Горькая линия… кг-м… разделяла, так сказать, ваших, ну, что ли, пра-прадедов, да… Вот ведь какая любопытная, кг-м, ситуация, милые вы мои молодые люди.

И он, увлекшись, принялся рассказывать о ханах Тевеккеле и Абулхаире, об экспедиции генерала Бухгольца, о киргиз-кайсацкой орде, о казачьих форпостах и крепостях, о взаимных набегах и т. д.

Рассказывал он интересно, но чересчур уж длинно, а у ребят было ох как мало времени. Им хотелось попасть в кино на один из дневных сеансов (кино они не видели больше трех месяцев!). Кроме того, у них было множество других дел: постричься, сделать пробежку по магазинам, ну и конечно же посидеть хоть часок в ресторане…

Там, в дымном низеньком зале, после первой рюмки Усенов сказал:

— Забыл, понимаешь, у старичка спросить, почему эта линия Горькой называлась?

— Кто ее знает, — пожал плечами Полухин, наливая по второй.

— Наверное, потому, что у нас в степи вода горькая, понимаешь, — сказал Усенов.

— Может быть, — согласился Полухин. — Ну и жизнь, наверное, тоже не дюже сладкая была. Давай, что ли, за аттестацию твою, чтоб экзамен толково сдал. — Он подмигнул и усмехнулся. — Это, брат, потруднее будет, чем пушки всякие из земли выколупывать.