— А ты пригласи.

— Разумеется… — Цыганков встал и снова прошелся по кабинету, ероша волосы. — Ты понимаешь, как это интересно — судьба человека, война, демобилизация, мирный труд… И две встречи — в землянке и здесь. Чем не сюжет?

— Сюжетов много… — вздохнула Мария Макаровна.

— Ты понимаешь, как это важно для меня именно сейчас? Ведь это буквально в русле моей темы.

— Понимаю, — сказала Мария Макаровна. — Адрес-то он написал обратный?

— Написал, написал, — сказал Цыганков, садясь за стол. Мария Макаровна поднялась и вышла из кабинета.

В тот же день Цыганков отправил Раколину письмо. Через неделю тот позвонил ему. Цыганков услышал, как монета проваливается в автомат, а потом гулкий, как из бочки, голос сказал:

— Можно к телефону товарища Цыганкова?

— Я слушаю, — сказал Цыганков.

— Товарищ Цыганков, это с вами Раколин говорит, знаете кто?

— Конечно, конечно… («Федор Семенович или Федор Степанович? — подумал Цыганков. — Вот память проклятая!») Так вот, заходите, Федор Семеныч, милости прошу. Буду очень рад. Да хотя бы и сегодня. Адрес-то с вами? Ну вот, очень хорошо. Лады, лады. Жду..

Положив трубку, Цыганков порылся в столе и вытащил письмо. «Федор Семеныч, Федор Семеныч, — передразнил он себя вслух. — Эх, ну и память!..»

Вскоре позвонили. Цыганков открыл.

За дверью стоял приземистый парень в синем суконном пиджаке и рубашке без галстука, с бледным скуластым лицом и челкой, закрывающей половину лба.

— Прошу, — сказал Цыганков, стараясь ничем не показать, что видит этого человека впервые.

— Мне к товарищу Цыганкову, — сказал тот.

— Это я и есть. Заходите, Федор Степаныч, — сказал Цыганков.

— Простите, не узнал вас, — сказал Раколин. Он вошел в переднюю, кашлянул и пригладил ладонью волосы.

— Пожалуйста, проходите. — Цыганков отворил дверь кабинета.

— Спасибо, — сказал Раколин и прошел в кабинет.

— Садитесь, пожалуйста. Курите?

— Ага.

Цыганков открыл стоявший на столе алюминиевый портсигар-самоделку и протянул его Федору Степановичу.

— Фронтовой? — спросил тот, беря папиросу.

— Берегу… — улыбнулся Цыганков.

— А я свой запроторил куда-то, — сказал Раколин.

Он достал спички и закурил. Кабинет был такой, какой он и ожидал увидеть, — полно книг, стол, прибор чернильный что надо, кресла… Таким он и представлял себе кабинет писателя. Но вот беда — хозяина-то он и в глаза не видел, это уж точно. На лица он был цепкий, за зрительную память его разведчиком сделали. И конечно, тот, что приезжал к ним и сидел во время бомбежки в блиндаже, был совсем другой. Тот был повыше ростом и повиднее, вроде и постарше немного, лицо имел круглое, а вовсе не длинное и худое и очков не носил…

Раколин искоса взглянул на висящую над столом фотографию. Ну да, как же!.. На фотографии был запечатлен Цыганков, без фуражки, взлохмаченный, в очках и капитанских погонах на гимнастерке. А тот был подполковник…

Раколина обдало потом, он вытащил платок и крепко вытер шею.

— Снимайте пиджак, Федор Степаныч, — сказал Цыганков. — Не стесняйтесь.

— Спасибо, — сказал Раколин. — Ничего.

— Да-а… — проговорил Цыганков, барабаня пальцами по столу. — Годы идут… Когда мы с вами виделись — в сорок третьем, не так ли?

— Ага, — сказал Раколин. Действительно, тот — подполковник — был у них в сорок третьем.

«Неловкость какая!» — подумал Цыганков.

— Что же вам понравилось в рассказе? — спросил он.

— По правде написано, — сказал Раколин. — Все как было. И про бои, и про бомбежку, и про старшину, и как в разведку ходили… Только я, когда того «языка» взял, на себе его не тащил. Они ж там здоровенные были, разве такого потащишь? Я его приаккуратил по голове разок, а потом связал его же собственной сбруей и повел. Они, когда автомат спиной чувствуют, очень смирные делаются, прямо ручные.

— Так-так… — сказал Цыганков. — Это очень существенная деталь. Только, знаете, Федор Степаныч, я ведь Свечникова не с вас писал.

Оба испытали немалое облегчение. Федор Степаныч, помимо воли, даже улыбнулся и протянул руку к портсигару.

— Курите, курите, — сказал Цыганков, зажигая спичку. — Вы только поймите меня правильно, — продолжал он, истолковав улыбку по-своему. — Это, так сказать, собирательный образ, объединивший мои впечатления о многих людях. Так что и ваша доля в Свечникове есть, и вы можете по праву считать себя одним из героев моей книги.

«Заливает… — подумал Федор Степанович. — Не был он ведь у нас. Как же это все-таки получается? Вот притча…»

Тем временем Цыганков встал и, приотворив дверь в столовую, сказал:

— Ты бы, Машенька, дала чего-нибудь подкрепиться, а?

Заранее было условлено не делать ничего такого, что могло бы помешать непринужденной беседе; Мария Макаровна внесла в кабинет поднос, на котором стояли графинчик, две рюмки и тарелка с бутербродами.

— Ну вот и отлично, — сказал Цыганков. — Знакомься, Машенька.

— Раколин, — сказал Федор Степанович.

— Я уже вас знаю, — сказала Мария Макаровна щурясь. — По книге и по рассказам Дмитрия Иваныча. Ну, не буду вам мешать.

Через полчаса Цыганков сидел без пиджака, а Федор Степанович все еще вытирал шею платком. Пил он мало, хотя ему и хотелось выпить. «Неудобно, — думал он. — Вот влип в историю…»

Цыганков сделал вид, что ничего не произошло, сыпал фронтовыми воспоминаниями, говорил ему «Федя» и под конец так очаровал его, что тот тоже снял пиджак, выпил еще рюмку и сказал:

— А помните, Дмитрий Иваныч, под Белгородом, когда он танки пустил и «фердинандов» штук сто, а наша артиллерия ка-ак даст!..

— Да-да, я как раз тогда об одном наводчике писал, не помню фамилии, Савичев, что ли, — вот парень, шесть танков за день подбил!..

— Это что, вот у нас в полку один пэтээровец был, ну прямо колдун. Как приложится, так и готово. Вот давал!

— Да-а… — протянул Цыганков. — Было времечко… Вы, Федя, где войну закончили?

— В Берлине.

— Не довелось мне там побывать, — сказал Цыганков. — Меня как раз тогда на север командировали.

— А я на рейхстаге расписался, — сказал Федя.

— А когда демобилизовались? — спросил Цыганков.

— В сорок восьмом.

— И сразу на завод? — Цыганков заприметил, что ноздри у Феди причернены, как это бывает у слесарей, и в пальцы тоже въелась синеватая пыль.

— Нет, — сказал Федя. — На завод я не пошел.

— Учитесь?

— Нет, работаю, — сказал Федя. — В мастерской одной. «Металлобытремонт».

— Что же вы там делаете? — спросил Цыганков, наполняя рюмки.

— Что придется. Кастрюли паяем, мясорубки, ключи делаем, замок кому починить.

— Ну и как? — спросил Цыганков упавшим голосом.

— Ничего, жить можно. Рублей восемьсот выгоняю, иногда тысячу, зависимо от выполнения плана.

— Да-а… — проговорил Цыганков. — А чего на завод не пошли?

— Да уж так получилось, — неохотно проговорил Федя. Он помолчал и добавил: — Разряд у меня малый, я на войну с четвертым ушел, а теперь каждый ремесленник, два вершка от горшка, пятый имеет или шестой.

— Что ж, можно было подучиться, — сказал Цыганков.

— Я сам с двадцатого года рождения, — сказал Федя. — Посчитайте…

— Учиться, друг мой, никогда не поздно, — сказал Цыганков. Ему вдруг сделалось скучно и он натянул пиджак.

Федя дожевал бутерброд и сказал:

— Ну, извините. Пойду.

— Посидите, — сказал Цыганков.

— Нет, пойду — сказал Федя. — Пока домой доберусь…

Он встал и тоже надел пиджак. Цыганков подошел к книжным полкам.

— Я вам, Федя, книжку хотел дать на память, да вот нет ни одной в запасе, все раздарил. Вы знаете, у меня второе издание выходит, на днях должен получить авторские… Может, зайдете?

— Спасибо, — сказал Федя. — Зайду.

После ухода Феди Цыганков лежал на диване и курил. В пепельнице собралась горка окурков. Мария Макаровна вошла в кабинет и, став коленом на стол, открыла форточку.