Наставник послушников отличался желчным нравом и обожал унижать тех подопечных, кто не мог дать отпор. Конечно, Фриц над его потугами только посмеялся, но вот многих других вздорному старикашке удавалось довести едва ли не до слез.

Все знали о проделках собратьев, но молчали, потому что сами были не без греха. Или из страха перед родней высокопоставленных клириков — простолюдину попасть в монастырь было возможно разве что в роли слуги — слишком высок взнос.

Конечно, были в монастыре истинные ревнители веры. Но Фрицу иногда думалось, что лучше бы они развратничали, воровали и упражнялись в остроумии, как остальные.

Дитрих, например, являл собой образец благонравия, составляя яркий контраст с настоятелем, чьим заместителем являлся, нося титул «старшего брата». Дитрих, высокий и тощий, все время ходил с таким выражением лица, будто под его точеный нос сунули свежую кучу дерьма. Он не упускал случая подчеркнуть свою преданность вере, являясь на самом деле вовсе не святым аскетом, а обычным ханжой. Дитрих выступал за строгое соблюдение монастырских правил, но не мог ничего поделать с большинством грешащих монахов, за которыми стояла влиятельная родня, поэтому вцеплялся в тех, кто менее знатен. Малейший проступок вроде опоздания на службу Дитрих выносил на обсуждение капитула и требовал самого жесткого наказания, от суток коленопреклоненного стояния в храме без еды и воды до заключения в погребе.

Бенедикт, у которого самого было рыльце в пушку, сквозь пальцы смотрел на делишки подопечных и обычно осаживал излишне ретивого Дитриха. Которой только этого и ждал. Ведь на самом деле Дитриха не заботили вопросы морали и веры, он лишь желал подкопаться под настоятеля, используя любой предлог. Каждое собрание капитула полнилось пикировками, тщательно прикрытыми вуалью нравственности.

Так что жизнь монастыря полнилась интригами. Бенедикт, хвала Небу, пока держался, имея многочисленные связи. Однако окончательно избавиться от соперника не мог — старший брат избирался всеми монахами, среди которых у Дитриха, несмотря на скверный нрав, было много сторонников. Кто-то искренне поддерживал его желание вернуть в обитель граничащий с жестокостью аскетизм. Кого-то он просто подкупил.

К первым относился самый ревностный последователь Дитриха — заведующий лазаретом брат Манфред. Внешне он даже чем-то напоминал своего патрона: такая же вечно постная рожа и недовольный тон, только фигура все же помощнее. В молодости Манфред участвовал в предыдущем Крестовом походе, и Фриц содрогался от мысли, сколько зла успел натворить этот ревнитель веры в Святой земле.

Самое обидное заключалось в том, что и Бенедикт, и два его самых ярых врага были наделены божьим даром! Фриц не уставал поражаться тому, какой странный выбор делают Небеса. Почему практический каждый клирик с волшебной силой — если не полный ублюдок, то, по крайней мере, далек от звания святого? Неужели всеведущий Господь так часто ошибается? Или сила просто развращает слабых людей? А может быть… творимые священниками чудеса вовсе не от Бога?

Вот и сейчас собрание капитула началось с привычных дрязг. Дитрих прицепился к поведению троицы послушников, которых застукал за игрой в кости и требовал наложить суровую епитимью. Бенедикт вяло отбрыкивался, ссылаясь на юность да неопытность парней. Когда они сошлись на наказании в виде ночного бдения у мощей святого Йохана, выступил казначей с очередными жалобами на нехватку денег. Он предлагал в преддверии приближающегося праздника рождения Матери ввести дополнительный налог для монастырских крестьян.

«Лучше бы вы ввели налоги для самих себя», — насмешливо подумал Фриц.

Благо, Бенедикт был достаточно разумен и понимал: если драть с крестьян слишком много, те взбунтуются, поэтому отклонил предложение казначея, сославшись на возможность получить в день праздника много пожертвований от паломников.

Дальше выступил брат, руководящий монастырским хором, и попросил позволить двум послушникам, обладающим прекрасными голосами, вступить в ряды певчих. Однако неожиданно уперся наставник послушников, что показалось Фрицу странным. Конечно, хорист был неприятным типом — весь такой скользкий и жеманный, с высоким женским голосом, но все же вряд ли брат-наставник резко отказывает только из личной неприязни. Хотя, кто знает.

Просьбу хориста отклонили, и тогда, как обычно, попытался взять слово брат Вальтер. Когда-то сей одноглазый крепыш был монахом-воином, но из-за возраста и старых ран ушел на покой, теперь служа Богу, как учитель фехтования.

В старые времена мир наполняла нечисть, и монахам следовало быть готовыми в любой момент обнажить меч против созданий тьмы и даже драконов. С тех пор многое изменилось, волшебные существа вымерли или были перебиты, кое-кто попрятался в дальних закоулках материка. Должность наставника в военном деле при монастырях сохранилась, но теперь представляла собой лишь дань традиции.

Послушников и юных братьев никто не гнал на тренировочный плац, а сами они учиться у Вальтера не стремились. Он не считался со знатностью, матерился через слово и, похоже, после всего увиденного за годы борьбы со злом слегка повредился в уме.

Вальтер как всегда пытался жаловаться на нерадивость послушников и молодой братии, но его так же как всегда быстро заткнули, перейдя к вопросам более важным, чем никому не нужная боевая подготовка.

Собрание тянулось своим чередом. После того, как старшие клирики обсудили все вопросы, один из монахов начал читать жития святых. Была очередь брата Михаэля, вкладывавшего в заученные до дыр истории особое чувство — едва не разыгрывавшего маленькое представление. Обычно Фриц с удовольствием слушал вдохновенные спектакли Михаэля, однако сегодня выпал день поминовения святого Себастьяна, ставшего жертвой женского коварства.

Себастьян не поладил с юной женой одного древнего короля, осуждая ее баснословные траты на наряды, украшения и пиры. Сначала правитель не желал покушаться на уважаемого святого, но постепенно жена ласками сломила волю мужа. Однажды король преподнес красавице отрубленную голову Себастьяна на серебряном блюде во время пира. И вся свита коварной королевы долго издевалась над останками святого.

Слушая высокий голос Михаэля, описывавшего красоту злодейки, Фриц вдруг ясно, до мельчайших деталей вспомнил берег реки под шатром из ивовых веток и яблоки в руках девушки, казавшейся прекраснее всех на свете. Эх, если бы тогда он внял появившемуся в этом Раю шепоту тревоги. Но разве влюбленный пятнадцатилетний юноша обращает внимание на дурные предчувствия? Вот только если бы этот юнец подумал головой, а не другим местом, как бы все изменилось! Сколько людей остались бы живы!

Чтение истории святого пробудило в душе Фрица глухую тоску, которую он пытался изгнать, погружаясь в молитвы, работу в переписной мастерской, тренировки у Вальтера. Однако она не уходила, всегда поджидая удобного момента для нападения, точно притаившийся в засаде убийца-еашуб.

Говорят, время лечит. Фриц провел в монастыре уже полгода, но прошлое не отпускало, воспоминания оставались свежи, точно все произошло вчера, и вонзались в сердце острым ножом. Если не мучили кошмары, то появлялись сладострастные видения с обнаженной Солой, то извивавшейся в объятиях темного силуэта другого мужчины, то касавшейся самого Фрица так, что тело сводило судорогой.

Фриц посыпался в ледяном поту, иногда в совершенно непотребном виде. Повезло, что пока его позор не заметил никто из послушников, в большой келье которых он, все еще находясь в звании недавно постриженного, спал.

Скорее бы получить свою отдельную келью!

Брат, отвечавший за хозяйственные дела монастыря, затягивал с этим как мог, придумывая все новые отговорки. На самом же деле просто выполняя распоряжение Дитриха, невзлюбившего Фрица за то, что тот заступился за очередную жертву, приготовленную на алтарь получения перстня настоятеля.

Во время работы в лазарете один из послушников случайно разбил флакон с дорогим и сложным настоем. Оказавшийся рядом Фриц сразу заметил, как заблестели глаза Манфреда, коршуном пикирующего на добычу, и взял вину на себя.