В третий, и последний, раз я увидела его весной. С Теферичем мы пошли на встречу с Добри за Осоицами, к старым вербам у реки.

Сыпал мелкий дождь, и от этого ночь казалась еще темнее. Мы добрались до места, и Теферич постучал двумя камнями, которые поднял по дороге. Через мгновение Добри перескочил через ручей и быстро подошел к нам.

— У меня еще там дело есть. А сюда скоро подойдет еще один товарищ. Ты с ним знакома. Он подаст сигнал, вы его встречайте и ждите здесь.

Мы со Стефаном подошли к большой дуплистой вербе и прислонились к ней. Ствол был мокрый, листья не спасали от дождя. Съежившись, я ждала человека, который должен был вот-вот появиться.

Вскоре послышались легкие, осторожные шаги. Кто-то постучал три раза камнем о камень, Стефан ответил, и навстречу нам зашагал высокий стройный мужчина. Это был Дечо. Стефан отошел шагов на двадцать и встал на пост. Мы остались вдвоем. Его рука легла на мое плечо. Мы долго молчали. Дечо заговорил первым:

— Ты знаешь, мы с Добри часто говорим о вашей Аксинии. — Я посмотрела на него. Лицо его было мечтательное, на нем играла улыбка. — Ты знаешь, Лена, наша жизнь проходит в тюрьмах и лагерях, в борьбе и испытаниях, она такая, какой и должна быть. И вдруг однажды ты начинаешь понимать, что чего-то тебе не хватает. Не хватает тебе двух голых ручек, которые могут обнимать тебя за шею, голоска, который тебе говорит «папа», детской радости, когда ты приносишь кусок сахару… Счастливые вы с Добри!.. Что бы ни случилось с вами, вы после себя оставите след в жизни. Оставите Человека! А я не могу. Сначала была тюрьма, потом лагерь, потом собрания по ночам, а теперь горы… Один я остался, Лена…

Я нашла его руку, мокрую и холодную:

— Ты не один, Дечо…

— Знаю… У меня есть Добри и ты, есть друзья, есть и ваша дочь, но… иногда человек становится собственником. Ему хочется иметь собственную, свою дочь… Ты знаешь, когда мы спустимся с гор, я женюсь.

— На ком? Может, на той девушке, что связала тебе пуловер?

— Может быть. Но кто бы она ни была, она должна быть похожа на наших девушек в горах, на наших подуянских текстильщиц, на тебя… Такой она должна быть! Нашей и моей… И у нас непременно будет дочь. Маленькая, с синими глазами и большим белым бантом на голове… Я на вашу свадьбу с Добри не смог прийти. Но вы на моей непременно должны присутствовать. Я вас посажу в красном углу. Между вами будет ваша дочь. Моя будет потом. Я буду вечером возвращаться с работы, брать ее на руки. И мы вместе будем гулять по улице. А когда уже станет совсем темно и она заснет, я ее понесу на руках осторожно, только чтобы не разбудить. Поцелую ее в носик, а если мать начнет меня упрекать, я приложу палец к губам и тихо скажу: «Чш-ш-шш! Ты разбудишь ее!» И она больше не станет сердиться на меня, и мы вдвоем уложим ее в кроватку…

С противоположного берега ручья донесся сигнал. Это возвращался Добри…

— Ты это, о чем говорили… не надо… молчи…

— Ну конечно, Дечо.

Он обнял меня и поцеловал в голову. Пришел Добри, они поздоровались и несколько минут тихо разговаривали.

— Лена! — позвал меня Дечо.

Я подошла. Голос его снова звучал бодро, жизнерадостно, от прежней печали не осталось и следа.

— Скажи Добри, что я пригласил вас как старших сватов на мою свадьбу. А ты давай собирайся! Поставь новые подметки, и мы такое хоро отпляшем…

Он пожал нам руки, помахал на прощание Теферичу и перескочил через ручей. Сделал несколько шагов, обернулся:

— Эй, товарищи, если услышите что обо мне, не верьте! Вы знаете, Ворон не пропадет!

— Не будем верить, Дечо! Только ты возвращайся!

Дождь усилился, монотонный шум заглушил шаги. И ночь поглотила Дечо.

Только через неделю я узнала о его смерти. Не хотелось в это верить, но…

Предатель выследил, как он вошел в дом нашего товарища в селе Радославово. Через час пятьдесят полицейских залегли за оградой и открыли бешеную стрельбу.

Им равномерно отвечал пистолет нашего Дечо. Он спокойно целился и первым выстрелом убил старшего полицейского. Отпрянув назад, полицейские все же ни на миг не прекратили стрельбы.

Пятьдесят против одного! Только этим одним был Дечо Стефанов! Полицейские скоро поняли это, потому что еще несколько из них остались лежать на земле.

Долго, мучительно долго шел бой. Полицейские больше не отважились подняться и идти вперед. Винтовки и автоматы беспрерывно поливали свинцом окна и двери, дырявили стены дома.

Патроны у Дечо кончались. Так могло продолжаться еще час, два, а что потом?

Он вынул из обоймы один патрон, зажал его в левой руке. Затем снова залег и стал смотреть, откуда покажется полицейская фуражка. И вот настал момент, когда курок глухо щелкнул. Сделан последний выстрел по противнику.

Оставшийся патрон обжигал пальцы Дечо. Он зарядил пистолет. Оставались считанные секунды. Несколько секунд, после которых уже не было ничего — ни боли, ни радости, ни печали.

Думал ли он в эти последние мгновения о своей нерожденной дочери, не знаю. Улыбался или нет, не знаю. Но уверена: никакая человеческая радость не могла бы его примирить с царством мрака, и поэтому рука его, не дрогнув, направила дуло пистолета в висок.

Почти весь январь я провел в Осоицах. Со мной были Васко и еще два-три товарища. Остальные находились в Байлово.

Это было время усиленной организационной работы — встречи, собрания, совещания…

После массированных бомбардировок Софии в начале января села были переполнены эвакуированными. Поэтому для наших товарищей не составляло труда бывать там, не вызывая подозрения властей. Но в таких условиях посещение всегда требовало осторожности, и поэтому я приказал, чтобы без особой надобности партизаны из нашего отряда днем в селах не появлялись и никогда не ходили туда в одиночку.

Операции, проведенные за несколько минувших месяцев, создали нам славу. Люди заговорили о партизанах, причем подвиги их явно преувеличивались.

Власти всячески клеветали на партизан, распространяли небылицы о нашей «жестокости», утверждали, что мы все уголовники и никакой силы не представляем.

Полицейские, уже встречавшиеся с нами, очень хорошо знали, представляем мы силу или нет, и предпочитали в определенных случаях «не замечать» нас. Однако соблазняли крупные награды за головы партизан. Эти люди усердствовали, выслуживаясь перед властями, за что получали от нас заслуженное возмездие. Но обычно после нашего справедливого суда и наказания виновных приверженцы фашистской власти мигом утихомиривались.

В начале января Бойчо и Сандо отправились в Чурек. Они уже подходили к селу, когда их догнали двое — члены дочохристовой общественной силы.

— Куда идете?

— В Ботевград.

— Кто такие?

— Эвакуированные.

— Пропуска есть?

Стало ясно, что они хотели потребовать и документы, а для наших партизан самыми надежными документами были пистолеты в карманах. Бойчо подтолкнул Сандо плечом, и тот отступил на два шага назад.

— А как же! — сказал Бойчо. — В такое время разве ходят без пропусков? — И выпустил целую обойму.

Оба партизана на мгновение остановились. Со стороны села не было слышно шума. Да никто и не пошел бы ночью проверять, где и почему стреляют.

Бойчо достал свой блокнот и на листке написал несколько слов крупными буквами. Затем партизаны оттащили трупы в канаву, забросали листьями и отправились дальше.

Рано утром около убитых собрался народ. Никто не осмеливался до них дотронуться: поди потом объясняйся с полицией! Но листок, исписанный Бойчо, прочли десятки жителей села. Предупреждение сделало свое дело.

Начало февраля. Уже за полночь. Вокруг ничего не было видно. Густой, как молоко, туман затопил горы.

Путь предстоял трудный и долгий. Даже летом проделать такой путь тяжело. А сейчас стояла зима, и о том, чтобы прилечь на траву отдохнуть, а затем с новыми силами опять шагать по узким тропинкам, не приходилось и думать.