— Мы уже давно тебя ищем.

— Я этого не знал.

— Не знал, потому что забыл оставить свой адрес… — сострил он. — Вы, нелегальные, постоянно забываете оставить свой адрес в полиции. Но мы вас находим и без адресных карточек. От нас не спрячешься. Теперь ты, надеюсь, понял, в чем дело?

Я понял, что произошло какое-то недоразумение:

— В чем дело? У меня есть адрес, есть адресная карточка. Может быть, вы не знаете об этом? Так проверьте. Позвоните по телефону, вам скажут мой адрес.

— Позвоню. И если ты обманул меня…

Он нажал кнопку звонка. Через миг появился полицейский, щелкнул каблуками:

— Что прикажете, господин начальник?

— Отведите его в дежурное помещение. Он арестован.

Через три часа меня снова привели к Нанко. В руках у него был какой-то зеленый листок.

— Почему ты уклоняешься от военной службы?

Я собрал всю свою волю, чтобы выглядеть смущенным и сбитым с толку.

— Да что вы! Ничего подобного…

— Люди его разыскивают по всей стране, а он… «Ничего подобного»! Ты понимаешь, что за уклонение от воинской повинности ты подлежишь суду?

— Но я не получал никаких повесток!..

— Вот она! Завтра же явишься на призывной пункт… — И он подал мне листок, который держал в руке, и заставил расписаться в том, что я получил повестку. — Немедленно отправляйся в казарму. Знай, что досье твое уже там. Одно слово — и ты опять окажешься в тюрьме.

И вот сейчас эту историю просил меня вспомнить бывший полицейский инструктор, бывший плевенский околийский начальник полиции Нанко Перпелиев. Неужели он мог думать, что эта история в какой-то степени облегчит его участь?..

У главных ворот казарм 25-го драгоманского полка в Сливнице меня встретил часовой:

— Ты куда, приятель?

Я ему объяснил, что опоздал немного, так как мне вовремя не прислали повестку. Меня провели в полковую канцелярию, а уже через полчаса зачислили солдатом в противотанковый взвод специальной роты.

И вот я предстал перед ротным фельдфебелем. Первый его приказ был лаконичен:

— Шагом марш в парикмахерскую. Там тебе сбреют эту шевелюру и усы. У нас усы разрешается носить чинам от фельдфебеля и выше.

Шевелюры своей я не жалел. Меня два раза наголо уже обривали в тюрьме. А усов было жалко.

— Ну, — повысил голос фельдфебель, — чего мнешься? Марш!

Пришлось повиноваться. Парикмахер, пожилой солдат, без лишних слов придал мне уставной вид.

Постриженный и побритый, одетый по всей форме, явился я к взводному командиру подпоручику Христову. Он строго оглядел меня, спросил, почему я опоздал, а потом поспешил отправить во взвод.

Солдаты взвода уже прошли часть программы одиночной подготовки. Но я быстро их догнал.

Однажды во время отдыха прибежал связной командира полка:

— Новобранец Добри Добрев! К полковнику!

Взводный унтер Владов при этих словах встал, поправил ремень и подозвал меня к себе:

— Что ты натворил?

— Ничего не знаю, господин унтер-офицер…

— Натворил, братец! — сказал Владов безапелляционно. — Полковник не стал бы тебя приглашать на чашку кофе: ведь ты не брат министра. А? Дай-ка я на тебя посмотрю, все ли у тебя в порядке, чтобы он потом не потащил меня…

Меня ввели в просторный кабинет полковника. За большим черным письменным столом стоял небольшого роста коренастый человек в полковничьих погонах. Позади него в золотой раме на стене висел портрет царя.

— Господин полковник, явился по вашему приказанию!

Он сделал рукой знак приблизиться. И когда я подошел на расстояние трех шагов, также молча, жестом остановил меня. Потом сел в кожаное кресло и закурил сигару.

— Ты знаешь, зачем ты здесь?

— Никак нет, господин полковник.

— М-да, — промолвил он. — Видишь эту папку?

Полковник постучал по обложке папки, на которой типографскими буквами значилось «Дело № . . .», а дальше стояла моя фамилия.

— Так вот: это сочинение посвящено тебе. Я лично думаю, что этого вполне достаточно, чтобы отправить тебя за решетку. Но…

Полковник сделал длинную паузу:

— Ты сейчас находишься под покровительством военного закона. Исполняешь свой долг перед отечеством… Поэтому я буду снисходителен… Но…

И тут он стукнул кулаком по столу:

— Я не потерплю коммунистической заразы в моем полку! Понял?

— Так точно, господин полковник! — ответил я в тон ему.

— Что было, то было. Здесь ты солдат — и никакой политики. Иначе не сносить тебе головы. Я хочу от тебя одного — слушайся своих начальников, а обо всем другом — забудь!

Видимо, из полиции пришло досье, и полковник решил меня предупредить, что ему обо мне все известно. Это была «профилактика» против «большевистской заразы».

— Так и знай: о каждом твоем шаге мне будет известно. И если шагнешь не туда — пеняй на себя!

Письмо занимало целых восемь густо исписанных страниц. Такой плохой почерк и цветистый стиль был только у нашего поэта — Ящерицы. В начале письма шли рассуждения о долге солдата, в конце — здравицы в честь царя и великой Болгарии, наилучшие пожелания Гитлеру, Муссолини и микадо и обращения к всевышнему. В середине же письма Поэт пересказывал новости, касающиеся внутреннего положения Болгарии, и слово в слово переписывал передовую статью из последнего номера нелегальной газеты «Работническо дело».

Письмо Ящерицы было для меня как солнечный луч, чудом пробившийся через толстые стены каземата.

После крупных провалов в воинских конспиративных организациях в 1934—1935 годах партия решила не создавать больше подпольных ячеек в армейских частях. Но можно ли было долгие месяцы обойтись без того, чтобы не обменяться с кем-нибудь заветными мыслями? Хотелось иметь вокруг себя своих ребят. Найти их было нетрудно. Их легко можно было узнать по разговорам, книгам и песням.

Во время полковых поверок один маленький симпатичный солдатик изо всех сил старался перекричать самых горластых:

«Я, господин сержант, новобранец Борис Шаренволов, из села Пордим, Плевенской округи». Вот к нему-то я однажды и обратился:

— Не приходилось ли тебе бывать в Плевене?

— Три года учился там. А ты?

Оказалось, что у нас общие знакомые, мы бывали в одной и той же закусочной, брали книги в одной и той же библиотеке. После того как мы достаточно прощупали друг друга, солдатик как бы между прочим спросил:

— А Коцика знаешь?

Уже в те годы Коста Златарев — Коцик, — геройски погибший в 1941 году, был вожаком плевенской молодежи.

— Как же, это мой друг! У нас давняя дружба и с ним, и с его женой Саней. Очень хорошие товарищи…

— Действительно, настоящие товарищи, действительно — друзья.

Я хлопнул Бориса по плечу и засмеялся. После Борька признался: «Как сказал «товарищи», то я окончательно решил, что ты свой, а опасение все же не покидало: ну, а если провокатор? Тогда решил прибавить к слову «товарищи» еще и «друзья». В случае чего, скажу, что никакого «плохого» смысла я не вкладывал в это «страшное» слово».

Через несколько дней получил то самое письмо от Ящерицы. Положил его в карман, а оказавшись наедине с Борей, отдал ему.

— Прочтешь и вернешь мне. Смотри, чтобы никто ничего не видел.

И по тому, как он проворно спрятал письмо, даже не посмотрев, что ему дали, я понял, не впервой имеет дело с бумагами, которые не предназначаются для чужих глаз.

Возвращаясь в казарму, я весело насвистывал. Теперь уже я не один: рядом единомышленник и товарищ.

Два раза в неделю почтальон приносил мне по синему конверту со штемпелем военной почты. Это были письма от Добри.

Мы сидели с мамой и Матой на кухне, занятые шитьем, когда постучали в дверь:

— Почта!