— А может, и наш человек, — возразил бай Евстатко. Мы ведь соседи. Она вроде неплохая женщина.

Во всем селе был только один детекторный приемник — у наших соседей тети Пенки и бай Георгия. Мы подружились, и я стала регулярно слушать новости. Теперь даже радио Софии передавало сообщения, от которых сердце радостно трепетало.

Наступили первые дни сентября. Теперь я два раза в день слушала радио, а потом рассказывала другим о последних новостях.

6 сентября в полдень, как обычно, зашла к бай Георгию. Надела наушники. Передавали музыку. Но вот диктор произнес:

— Через пять минут мы будем передавать важное правительственное сообщение.

Что это будет? Интересно. Ждать пришлось долго. И наконец:

— Вчера правительство Советского Союза объявило, что находится в состоянии войны с Болгарией…

Скоро эту новость с радостью обсуждали в каждом доме, в корчме, на улицах…

Рано утром 9 сентября один из наших соседей собрался ехать на своей подводе в Перник. Я попросилась ехать с ним. Быстро собрала вещи и объявила маме свое решение. Спорить со мной было бесполезно, она это знала.

Выехали мы на рассвете. В город прибыли в восемь утра. На улице у громкоговорителя стояла толпа.

У вокзала я вышла. В билетной кассе узнала, что утренний поезд в Софию уже ушел и что мне придется провести на вокзале весь день. Но я решила любой ценой уехать и вышла на шоссе. Может, какой-нибудь грузовик подберет? И вдруг сердце у меня сжалось. Навстречу шел человек, удивительно похожий на Гере. Такое сходство может только присниться. А о Гере я точно знала, что, когда он отправился в Югославию за оружием, полиция схватила его и убила. В двух метрах друг от друга мы остановились.

— Лена… Ты?

Рука человека неуверенно протянулась ко мне.

— Гере! Ты жив? Нам сказали, что тебя убили.

Я смотрела на него и не верила своим глазам.

— Мне нужно любой ценой попасть в Софию, — начала я ему объяснять…

— Понимаю. — Гере улыбнулся. — Как-нибудь уладим это.

— А ты тоже едешь?

— У меня здесь дела, но тебя я отправлю.

Мы пошли на вокзал. Гере исчез и вскоре вернулся с каким-то железнодорожником. Они проводили меня в вагон.

Через два часа поезд остановился в Горна-Бане, и железнодорожник сказал, что мне лучше выйти здесь, потому что на Центральном вокзале мы будем только после обеда. Я поблагодарила его и поспешила к трамваю.

В этот день улицы Софии показались мне необычными. Откуда на них столько народу? Словно праздник какой. Люди собирались группами, громко разговаривали, куда-то торопились. Трамваем я доехала до площади Святой Недели. И тут, на площади, увидела демонстрацию. Примерно сто парней и девушек шагали с развернутым красным знаменем. Я остановилась и огляделась: не выскочит ли вдруг откуда конный эскадрон? Демонстранты прошли. Что случилось с полицией, почему ее нигде не видно? Нужно поскорее узнать, что произошло в городе. Я направилась кратчайшим путем к Подуяне. Хотелось отыскать Сотира или еще кого-нибудь из товарищей, кто мог бы объяснить происходящее.

Я услышала, как двое совсем еще молодых парней разговаривали:

— Говорю тебе, партизаны пришли!

— Какой отряд?

— Говорят, Шопский.

От Добри я знала, что одна группа чавдарцев выделилась из бригады и стала основой Шопского отряда, действовавшего в Софийской околии. Неужели это он вошел в Софию? А войска, а полиция?

Я осмотрелась. Мимо меня спешили радостные, взволнованные люди. Я уже пошла по Регентской улице, когда заметила группу из десяти человек, которые, взявшись за руки, шагали и пели известную русскую песню. И вдруг среди этой группы я узнала Величко с Подуяне. Остановилась.

— Величко!

Он увидел меня, помахал рукой:

— Идем с нами!

— Куда?

— На митинг! — Он отделился от группы, схватил меня за руку и потащил.

— Скажи мне, что тут происходит? Я уехала в четыре утра из своего села и ничего не понимаю.

— Так ты ничего не знаешь? За такую новость с тебя угощение! С сегодняшнего дня у нас власть Отечественного фронта.

Значит, уже свершилось! А Величко быстро шагал и тащил меня за собой.

Приближался полдень. Со всех улиц и переулков стекались люди с красными знаменами, наскоро сшитыми. На груди у многих красные гвоздики, красные ленты. Все стекались к площади перед советским представительством. И называли эту площадь почему-то Красной.

Ораторы сменяли друг друга, и речь каждого заканчивалась призывом: «Защитим молодую власть Отечественного фронта!»

На этот призыв многотысячная толпа отвечала, скандируя:

— Да-ешь о-ру-жи-е!

К вечеру тысячи мужчин, женщин, юношей и девушек получили винтовки и автоматы, пистолеты и гранаты. Перед бывшими полицейскими участками, превращенными в районные штабы милиции, тянулись длинные очереди, чтобы получить задание. А задания бывали разные. В таком-то доме замечен полицейский, в таком-то подвале нашли продовольствие и товары, предназначенные для черного рынка, в таком-то месте нужно выставить пост…

Я расспрашивала всех встречных, знакомых и друзей о бригаде, о Добри, но никто не мог сказать ничего определенного. Вечером пошла к Сотиру. На его квартире собралось человек пятнадцать. Здесь я увидела и Иванку Боневу. Мы обнялись, прослезились от радости.

До поздней ночи не смолкали разговоры. Только мы с Иванкой сидели у окна и молчали. Одна и та же мысль владела нами: живы ли наши? Не случилось ли страшное в последние дни?..

Рано утром мы все ушли. Не знаю, откуда пошел слух, что в это утро в город прибудет бригада. Народ высыпал на шоссе. Мы ждали час, другой, третий… Никто не появлялся. И тогда я решила, что нужно ехать встречать их на грузовике, и бросилась в участок милиции.

— Выходите на дорогу и останавливайте первый грузовик, какой попадется. Скажите: по приказу милиции!

Показался грузовик, мы его остановили, и он через минуту был заполнен самыми нетерпеливыми встречающими. Шофер дал газ, и грузовик полетел по пыльному шоссе. Остановился он в Чуреке. Там на площади шел митинг. И выступал на нем мой Добри!

Власть Отечественного фронта!

Наша власть!

Когда мы втроем отправлялись в горы в тот июньский вечер 1942 года, мы шли выполнять свой партийный долг. Как о чем-то далеком мечтали мы о том времени, когда по нашей земле свободно будут шагать красные партизанские дивизии, а на знамени, развевающемся над городами и селами, будет написано: «Отечественный фронт»!

Мы верили, что это будет. И вот 9 сентября один за другим в наш последний партизанский лагерь прибывали связные, радостные, взволнованные, и сообщали:

— Товарищ командир, по радио объявили: власть у Отечественного фронта!

Возгласами «ура» встречали мы каждое такое сообщение. Мы были как пьяные, громко кричали, пели, обнимались, хотя для меня новость эта не была неожиданной.

Я знал циркуляр № 4 от 26 августа, изданный Политбюро партии, в котором говорилось о вооруженном восстании как о непосредственной задаче. Я знал приказ Главного штаба Народно-освободительной повстанческой армии от 1 сентября начать решительные действия, поднять народ на вооруженное восстание. Во исполнение этого приказа два батальона бригады были сосредоточены здесь, на Волчьей поляне, чтобы занять Витинский проход, как только последует сигнал.

Сотни партизан, около трехсот ремсистов только из Локорского края, сотни партийцев, ремсистов и членов Отечественного фронта из нашего партизанского района были готовы к последнему бою. И вот пришла эта весть. Ведь за нее отдали свою жизнь Митре и Калин, Васко и Ворчо, бай Райко и Дечо, Маке и Станко и многие другие партизаны. А сколько погибло других людей, помогавших нам, настоящих патриотов и борцов!

Власть в наших руках!

Действительно ли это так? А жандармские дружины и карательные роты, а армия, которой командуют фашистские офицеры?