Такой же синий конверт. Что это может значить? Я только вчера получила его письмо. Не случилось ли что-нибудь? Несколькими днями раньше Добри мне сообщил, что проведет в казарме не сокращенный, а полный срок.

Распечатала письмо.

Слава богу, ничего худого нет. Но тут же все в глазах затуманилось, строчки расплылись, запрыгали. Что все это значит?

Из глаз посыпались слезы, и я опустилась на кровать, словно подкошенная.

— Что случилось, Лена? — спросила мама, встревоженная моими рыданиями.

— В чем дело, Лена? — допытывалась, наклонившись надо мной, Мата.

— Добри… У Добри есть другая невеста…

— Что? — буквально вскрикнули обе женщины и одновременно кинулись к упавшему на пол письму.

«Ты теперь перестала быть моей невестой…» — прочитала мама.

— Разбойник! Обманул мою дочь…

Мата тихо всхлипывала, чувствуя себя виноватой: ведь это она твердила: «Добри хороший, Лена. Наш парень, настоящий человек, правдивый, отзывчивый…»

Без стука в комнату вошел Генчо. Увидев всех в слезах, он в смятении остановился.

— Не ожидала я такого от Добри, — набросилась на него Мата. — Как он мог с девушкой так поступить…

— В чем дело? — спросил Генчо, смущаясь под взглядами разгневанных, заплаканных женщин. — Что случилось?

— Возьми, прочитай, — подала ему письмо Мата. — Читай!

Генчо хмурился, читая только первую строчку. Затем на лице его заиграла веселая улыбка.

— Из-за кого, значит, тебя покинул Добри?

— Ну, как же, Махлихера или Маниера у него там нашлась, — отозвалась мама.

Никто не мог понять, почему Генчо вдруг схватился за живот, надрываясь от смеха.

— Ох, доконают меня эти женщины, — сквозь слезы проговорил он. — Из-за Манлихеры, значит, ревет Лена?

— Чего ты смеешься как сумасшедший? Говори толком! — не отступала Мата.

Генчо перестал наконец смеяться и в нескольких словах объяснил, что, раздав новобранцам оружие, фельдфебель сказал им: «Теперь у вас нет ни любимых, ни невест. Вашей девушкой будет Манлихера четвертого образца[5]. И если увижу, что кто-нибудь будет плохо ухаживать за своей нареченной — пусть пеняет на себя…»

Все облегченно вздохнули. Вытирая слезы, я проговорила:

— Все-таки… Так шутить нельзя.

1 сентября 1939 года радио принесло весть: немецкие войска вторглись в Польшу. Два дня спустя телеграфные агентства передали сообщение: «Англия и Франция вступили в войну против третьего рейха».

Началась вторая мировая война.

В те дни офицеры являлись в казармы рано утром и уходили поздно вечером. Настроение у них было приподнятое, походка гордая. А полк гудел как потревоженный улей.

Чем дело кончится?

Кто победит в войне?

Вмешается ли Советский Союз?

Эти вопросы не давали нам покоя.

В полку постепенно сформировался крепкий партийный актив, в который входили Иван Соколов, Борис Шаренволов, Иван Цачев, Никола Желявски и Александр Георгиев. Каждый из них поддерживал связь с нашими единомышленниками в ротах. Однако, когда мы собирались вместе, то вели разговор не как члены какого-то комитета, а как приятели: никому не хотелось, чтобы его обвинили по партийной линии в авантюризме или сектантстве. И все же партийная организация существовала. Спустя несколько дней после начала войны полковой актив собрался на одно из своих «заседаний». Сколько же надежных людей в полку? Подсчитали — двадцать шесть. Двадцать шесть коммунистов в одном полку — этого было вполне достаточно, чтобы в случае необходимости предпринять серьезные, решительные действия.

Разумеется, для таких действий требовались подходящие условия и разрешение партийного руководства. А пока мы поставили перед собой задачи: укреплять свою организацию, расширять влияние на молодежь, вести борьбу против грубого обращения командиров, добиться улучшения питания в армии, распространять правду о Советском Союзе, быть всегда начеку.

Как-то ночью в середине октября нас подняли по тревоге.

Тревога в полку! Она всегда несет тысячи неожиданностей. Что случилось? Может быть, командир решил провести еще одну проверку боевой готовности, или?.. Или, может быть, наступил наш черед?

Солдату в подобных случаях некогда раздумывать. За считанные секунды нужно намотать портянки, натянуть сапоги, скатать шинель и выскочить на плац.

Более часа мы стояли на плацу в тревожном ожидании. Наконец перед строем появился полковник Алексиев. Он обошел строй, строго вглядываясь в шеренги, по пути отчитал какого-то унтер-офицера, но, судя по всему, в общем остался доволен построением. Созвав офицеров, командир полка отдал им распоряжения.

Между тем поползли слухи, что нас отправляют к турецкой границе. Естественно, тут же возник вопрос: для чего? Возможно, туда стягивают войска?

Мы погрузились в вагоны с надписью «8 лошадей или 56 человек». Это был обыкновенный солдатский транспорт. Устроились кто как смог и вскоре заснули.

Ехали долго и прибыли в Любимец. Оттуда пешим строем должны были направиться к новому месту расположения.

На станции стояли долго. Я успел увидеться со всеми членами полкового актива и условиться с ними о пароле на случай, если потребуется срочно связаться друг с другом.

Полк расквартировали в селах Дервиш, Курган, Лисово и Крумово. Я решил прощупать настроение хозяев того дома, где нас разместили. По-видимому, им надоели такие квартиранты, как мы. А мы старались как-то расположить к себе этих людей. Шорники чинили им сбрую, сапожники — обувь, кладовщики умудрялись при случае передать женщинам кулек-другой рису или сахару.

Полевая страда уже закончилась, и по вечерам мужчины часто сидели в корчме или собирались около своих домов. И тогда начинались откровенные разговоры о том, какая тяжелая жизнь и когда только кончатся страдания людей. Мы рассказывали им о Советском Союзе, где на одной шестой земного шара сбылись мечты рабочих и крестьян.

Через две недели после нашего прибытия на турецкую границу офицеры начали подбирать наиболее грамотных солдат для отправки в школу младших унтер-офицеров. До этого мы, коммунисты, обычно старались не попадать в подобные школы, потому что отрицательно относились к службе в фашистской армии. Теперь же срочно собравшийся полковой актив решил, что ввиду назревающих военных событий будет полезно, если и наши люди попадут в такую школу. Туда направили Давида Маринова, Бочо Атанасова, Илию Снирова, Ивана Цачева, меня и других. В школе вокруг нас группировались те курсанты, которых возмущал произвол некоторых унтер-офицеров и издевательства офицеров.

Школа находилась в селе Любимец. Мы жили в помещении местной школы, дети же занимались в классах, разбросанных по сельским избам.

Располагались мы повзводно: в каждой комнате, застланной соломой, размещался взвод курсантов. Нам выдали по два одеяла: одно для подстилки, другое — для укрывания. И хотя стояла осень, по ночам мы не могли спать от духоты. Теснота была невыносимая.

Наш помкомвзвода прибегал к странным «педагогическим» приемам. Встанет, бывало, спиной к стене и командует:

— В затылок за мной становись!

А как станешь за ним, если там стена?

Но команду надо выполнять, а то под арест попадешь. И мы бросались в соседнюю комнату и там выстраивались.

Или пошлет кого-нибудь из нас вниз во двор и прикажет трубить. Парень вовсю старается, а он сделает знак рукой — возвращаться, дескать. Тот возвращается.

— Почему не трубил? — с возмущением кричит помкомвзвода.