— Как он вас встретил? Как вела себя его жена?
Я рассказал.
— А ты знаешь, что сейчас на фронте?
Упомянув о фронте, он взглянул на часы. Как раз в это время софийское радио обычно передавало новости.
Через минуту голос диктора заполнил комнату: речи фюрера, очередная статья Геббельса, затем новости с восточного фронта. В Сталинграде не осталось ни одною целого дома, немцы заняли еще два квартала.
— Скоро перестанут занимать. «И на нашей улице будет праздник!» Сейчас эти слова повторяют во всех концах Союза.
— Ну и…
— Сверху информируют, что в ближайшее время ожидается решительный перелом в положении на фронте… В Союзе многие колхозники, ученые, писатели отдают все свои сбережения на покупку танков, орудий, самолетов. Это, братец, великий народ. Нет такой силы, которая могла бы его сломить. Поэтому-то и на нашей улице будет праздник! Ожидается невиданное наступление. И мы должны действовать.
Радио замолкло. Замолчал и Борис. Я стоял, погруженный в свои мысли. Там, в Советской стране, рабочие день и ночь стояли на трудовой вахте, советские солдаты, вооруженные самолетами, танками и катюшами, сражались с врагом, а я сейчас не там…
Голос Бориса вывел меня из задумчивости:
— Расскажи теперь о партийной работе в Новаченском районе.
Нет, я не должен быть там. Мое, наше место здесь, с партизанами, в загоне бай Марина, на Злой поляне, под Мургашем.
2
В горах поздно рассветает и рано темнеет. А в короткий январский день просто не улавливаешь, когда он начинается и когда кончается.
Мы сидим в овчарне бай Димитра. Два дня валит снег, и неизвестно, когда мы вернемся к бай Марину, откуда удобнее всего вести работу в близлежащих селах.
Решили послать бай Димитра на разведку. И вот рано утром он надел бурку и отправился выполнять задание. Мы знали, что бай Димитр должен вернуться на следующий день, но вечером он почему-то вдруг снова появился у нас. Видимо, спешил сообщить что-то важное, но что?
— Траур! Три дня траур по всей Болгарии!
Ничего не можем понять. Откуда у бай Димитра такое городское слово? Мы окружили его. Он с трудом переводил дыхание:
— С вас причитается, ребята. И я угощаю. Сталинград-то, а?..
— Говори толком, — нахмурился Митре.
— Фельдмаршал сдался со всей своей армией! Триста тридцать тысяч! В Германии траур! И в Болгарии тоже.
— Кто тебе сказал?
— Своими ушами слышал, по радио.
По партизанским законам не разрешается шуметь, но на этот раз мы все вшестером закричали «ура». Наконец-то и на нашей улице праздник!
— Спускаемся? — спросил Калин.
— Куда?
— К бай Марину.
— Нет, — отрезал Митре. — Сначала надо проверить, как там, и тогда…
В загон бай Марина мы все же вернулись, но ненадолго.
В конце февраля к нам пришел новый партизан — Илья Пешев, по кличке Пешо, наш будущий интендант. С ним пришло и радостное ощущение, что наш отряд увеличивается, что мы растем, что про нас уже не скажешь: одна ласточка не делает весны.
Однажды мимо загона прошло несколько ребят. Дети пошли в лес за подснежниками и заметили нас. Придется снова менять убежище и перебираться в овчарню бай Димитра. В эти дни наш отряд пополнился еще одним партизаном.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
У нас появился радиоприемник. Его принес Пешо. Каждый вечер мы слушали передачу последних известий из Москвы. Сначала из эфира неслись нестройные звуки, затем финальные аккорды музыкальной передачи, и после короткой паузы звучал знакомый голос диктора:
— Говорит Москва! Говорит Москва!
В эти дни каждое слово Москвы было для нас словом радости. Советская Армия гнала врага со своей земли, а мы… мы вынуждены были бездействовать, отсиживаться в овчарне бай Димитра. И не удивительно, что люди в нашем отряде начали ворчать, нервничать, возникали ссоры по самому незначительному поводу. Там, на востоке, развертывалось гигантское сражение, решающее судьбы человечества на тысячи лет, а мы укрывались в лачугах, бродили по селам и ждали вечерних часов, которые связывали нас с жизнью Большой земли. Радость каждой новой победы на фронте сменялась тягостным чувством сожаления, что мы бездействуем.
Мы все чаще приглядывались, на сколько стаяли снега, а при виде хмурого неба, грозившего новым снегопадом, наши сердца сжимались. Выход в горы теперь зависел только от погоды. Наконец руководство приняло решение о нашем перемещении в лагерь во второй половине марта.
К нам пришел Ангел Гешков, секретарь Новаченского райкома. Решение окружного комитета о присоединении его к отряду совпало с получением повестки о призыве в армию. Когда у полиции не было достаточных улик для того, чтобы бросить активного коммуниста в тюрьму, его мобилизовали в армию. Партия знала об этом полицейском трюке и дала указание всем коммунистам в подобных случаях переходить на нелегальное положение или идти в партизанские отряды.
Наступил день нашего переселения в горы. Накануне вечером мы перешли в дом бай Марина. Дождавшись, когда в селе погаснут огни, бесшумно вышли на улицу. Расстались с Ангелом, которому нужно было обойти членов партии в своем районе, остальные направились в горы.
Рассвет застал нас на «свинемюнде». Как известно, так называется крупная немецкая военно-морская база на берегу Балтийского моря. Но мы, конечно, в эту ночь достигли не берегов Балтики, а пришли на восточный склон Мургаша, куда крестьяне выгоняют свиней на откорм. Для свинопасов здесь были построены хижины, которые и стали нашим убежищем.
О лучшем жилище в горах нельзя и мечтать. Здесь мы были защищены от ветра, дождя и стужи, а топлива — сколько хочешь.
Весна брала свое. Правда, вершины гор еще были покрыты снегом, но на солнечных полянах уже появились бледно-зеленые побеги крапивы, и лягушки начали по вечерам устраивать концерты.
В хижине бай Димитра были спрятаны запасы муки, фасоли, картошки и немного сахару, но все же мы часто оставались без пищи, и тогда шли в ход молодая крапива и лягушки. Есть их научил нас Митре. В первый раз, когда он принес целую сумку лягушек, мы все смотрели на них с отвращением. Митре совершенно спокойно принялся жарить на огне задние лягушечьи ножки. Разнесся приятный запах, но мы не решались притронуться к необычному блюду.
— Дураки все эти буржуи из Парижа и Рима, — с полным ртом пробормотал Митре. — Не могу никак понять, почему они вдвойне платят за лягушек, когда спокойно могут есть телячье жаркое…
— А ну не ври, — откликнулся Стефчо. — Скажешь тоже — лягушки дороже телятины…
Митре делал вид, что ничего не слышит.
— Правда ли, что их едят буржуи? — спустя минуту не выдержал Стефчо, проглотив слюну.
— Нет…
— А что же ты рассказывал только что?
— В Париже их едят под гарниром из спаржи.
— А без спаржи нельзя? — спросил Бае.
— Попробуй, увидишь.
Мы попробовали. И еще раз, и еще. Скоро вокруг нашей базы не оставалось ни одной лягушки, ни одного побега крапивы.
Весной в отряд пришло пополнение. Важнее всего было то, что приходили люди, которым не угрожали ни тюрьма, ни смертный приговор, они просто считали, что вступить в партизаны — долг каждого патриота.
Первым пришел Никола Величков — Бойчо из Софии. За ним Илия Кьонтов — Тошко, а потом Никола Муканский — Кирчо.
Постепенно теплело, и мы все чаще и чаще уходили из лагеря. Земля почти просохла, горы уже покрывались зеленью, и так легко и радостно было шагать по молодой зеленой траве!
Окружной комитет партии поставил перед нами задачу теснее связаться с партийными и ремсистскими организациями в близлежащих селах и городах и изучить возможности диверсионно-разведывательной работы.
Еще раньше мы установили постоянную связь с Новаченским районом, охватывающим села Новачене, Литаково, Скравена, Радотина, Рашково, Врачеш, Равна, Ботевград, Правец и другие, а осенью отряд установил связь и с Новоселской районной организацией.