Через Тоне и Митре мы были связаны с Локорским районом, это сотрудничество особенно усилилось после районной конференции, проведенной в марте в местности Игнатица. В это время окружной комитет партии послал в Локорский край Стефана Халачева — Велко. Вскоре он установил связь и с Батулийским сектором, в каждом селе организовал сбор продуктов и оружия для отряда.

В селе Батулия Стефан Халачев провел собрание, на котором присутствовали ремсисты из Батулии, Оградиште, Буковца, Бакьово и Огоя. Пламенный трибун призвал молодежь помогать нашему отряду.

— Ничего, что отряд еще мал. Пройдет немного времени, и в него вольются не десятки, а сотни людей, и из отряда он превратится в нашу красную дивизию!

Слова Стефана зажигали сердца молодежи. Клятвой она связала себя навеки с отрядом, и до конца борьбы Батулийский сектор оставался самой надежной нашей базой.

По поручению отряда Стефан Халачев, Георгий Павлов — Начо и секретарь районной организации Димитр Тошков — Захарий организовали переброску в наш отряд новых партизан из Софии. Включился в работу и секретарь РМС Христо Нестеров — Тачо, ставший связным отряда.

В первые дни апреля мы решили переменить место лагеря — из «свинемюнде» мы перебрались к истоку Радиной реки. Там наскоро соорудили шалаши из веток и постели — тоже из веток и листьев папоротника.

В новом лагере люди не задерживались надолго, потому что надо было постоянно проводить работу в селах. Наш отряд должен был расти, и организационная работа поглощала большую часть времени.

Однажды вечером Митре и Калин пошли в Батулию, Ботунец и Локорско и должны были вернуться оттуда через три дня. В назначенный срок они не пришли. На третий день рано утром в лагерь вернулся один Митре.

— Где Калин?

Митре виновато опустил голову.

Еще раньше Калин просил разрешения заглянуть в Софию, чтобы повидаться с семьей. В это время там часто проводились облавы, и мы не могли позволить Калину заходить домой, а решили, чтобы Митре послал кого-нибудь из наших связных в Локорско и поручил ему передать родственникам Калина, что тот жив и здоров. Связной должен был также разузнать все о родных Калина.

Калин, как нам показалось, примирился с этим решением. И вот Митре и Калин пришли в Ботунец. Калин был прилично одет, побрит, у него имелись надежные документы. Мысль, что опасность не так уж велика, и желание увидеться с близкими заставили его рискнуть.

— Митре, я иду в Софию.

— Нельзя. Ты ведь знаешь решение.

Сам Митре был серьезный, дисциплинированный человек и строгий руководитель. Но на этот раз сердце его дрогнуло, когда он увидел, с какой мукой смотрел на него друг.

— Я не выдержал, товарищи, и отпустил его. Мы договорились о встрече, и я прождал два дня. Он не вернулся.

Воцарилось тяжелое молчание. Что случилось с Калином? Неужели его арестовали? Мы знали, чем грозил арест Калину — ведь он давно уже был приговорен царским правительством к смерти. За себя мы не опасались. Мы хорошо знали Калина — он не проронит ни слова.

Наутро часовой доложил:

— По западному склону Мургаша движутся люди!

Мы всмотрелись. Действительно, видны были человеческие фигуры. Самые зоркие из нас разглядели в них полицейских, но понять, куда и зачем они направлялись, мы так и не смогли.

Два дня постовые не спускали глаз с ближних и дальних холмов. На третий день мы встретились с нашим связным из Чурека — бай Пешо.

— Погиб человек.

— Кто?

— Ваш партизан. Расстреляли его на поляне возле леса по дороге на Ботевград. — Он помолчал немного, потом начал рассказывать: — Позавчера утром перед общинным управлением остановились два грузовика с полицейскими. С ними был и Калин. Увидел я его и подумал: не выдержал человек! Потом, когда понял, что он ведет полицию в противоположную от лагеря сторону, на душе полегчало. Два дня бродили они по горам, а Калин все выбирал голые места, где и суслику не спрятаться. Наверное, хотел, чтобы вы увидели, что в горах полиция.

Только на второй день офицер понял, что Калин обманывает полицию, раскричался, ударил его по лицу парабеллумом, а потом приказал прекратить поиски партизан…

Скоро мы узнали подробности гибели нашего товарища. Перейдя через мост Чепинцев, Калин наткнулся на солдатский патруль. Бежать было поздно. Солдаты шли прямо на него.

Калин незаметно вынул пистолет из кармана и бросил его в траву. Затем смело двинулся навстречу патрулю. Показав документ, он решил, что все кончилось благополучно, но тут подошел полицейский:

— Что это за птица?

— Документы в порядке.

— Идем со мной.

В сотне шагов от моста стояла группа полицейских и сыщиков. Калин показал им удостоверение, но шпики начали его обыскивать и нащупали тонкую кожаную кобуру, в которой тот носил свой пистолет. Вся группа собралась вокруг него.

— Это что у тебя?

Калин понял, что все пропало.

— А вы разве не видите?

— Видим, голубок, — засмеялся начальник. — Видим, что наткнулись на важную птицу.

Калина отвели в полицию. Там ему объявили, что он приговорен к смерти, что его давно ищут как государственного преступника.

— Говори, откуда идешь?

— С гор.

— Кто ваши ятаки?

— Мургаш.

— Какой Мургаш? — не понял сначала начальник.

— Со Стара-Планины, — усмехнулся Калин.

— Ты что, издеваешься? — заревел шпик и одним ударом свалил партизана на землю.

Как свора остервенелых псов, полицейские набросились на Калина. Когда устали бить, начальник вытер ног с лица:

— Если тебе еще мила жизнь, покажи нам лагерь.

Два дня продолжались мучения, и поздно вечером Калин «сдался»:

— Хорошо, отведу вас.

Такого легкого успеха полицейские не ожидали. Посмотрели на него недоверчиво, но он твердо повторил:

— Завтра утром вас отведу!

Наутро два грузовика с полицейскими и шпиками прибыли в Чурек. Тогда-то и увидел их бай Пешо.

Два дня полицейские напрасно ходили по горам. Калин водил их по местам, где нас никак не могло быть. Он смотрел на горы, на облака и, кто знает, может быть, прощался со своей мечтой строить светлые, просторные дома и школы для детей. Иногда останавливался и, хотя был в наручниках, срывал горный цветок или травинку.

Говорят, что, когда в Калина начали стрелять, у него в руках были цветы…

Полиция прекратила поиски партизан на Мургаше, и на следующий день мы все пошли по селам проводить организационную работу. Я и Митре сначала отправились в Новоселцы и Доганово, затем провели собрания с подпольными партийной и молодежной группами в Богданлии, а оттуда прошли в Столник, где в пасхальную ночь была назначена встреча с местными подпольщиками.

Наша встреча со столникскими товарищами была назначена на вечер под пасху, которая падала на 25 апреля. В этот вечер товарищи из Столника опоздали. Мы с Митре выбрали удобное для наблюдения место и стали ждать. Сидим и ждем, сидим и молчим. Нам не до разговоров и курить вот как охота! Хорошо глубоко затянуться и медленно выпускать струйки дыма. Да, хорошо, но у нас и сигарет нет, да и курить на встрече нельзя. В темноте предательский огонек сигареты может выдать.

Проходит час, два, три. Никто не появляется. Наступила полночь. Зазвонили церковные колокола, улицы стали заполняться народом. Взад и вперед сновали старушки и дети с зажженными свечками. Мы же стояли не шелохнувшись в разрушенной мельничке.

— Не придут… — процедил сквозь зубы Митре.

Наша контрольная встреча была назначена на полночь, и мы снова пошли к пустой мельнице.

— Зайдем, Митре? — предложил я, когда мы проходили мимо церкви.

— Что? — не понял наш испанец.

— Зайдем, помолимся дедушке господу. Может быть, смилуется над нами и даст нам немного мясца или какое яичко.

Двери церкви были заперты. Но разве это для нас препятствие? Мы вошли и зажгли свечку. Если кто с улицы и увидит свет, подумает, что домаливается какой-нибудь запоздавший богомолец.