Узенькая, напечатанная на машинке бумажка вызывала Валю на приемные экзамены.

— Надо отцу показать, — закружилась она по комнате, прижимая к груди бумажку.

…На колхозном дворе в тени старого клена лежал огромный черный бык Снежок.

— Снежок! Снежок! — ласково позвала Валя и перелезла через высокую загородку.

Бык взмахнул тяжелой головой, звякнул цепью, которая приковывала его к столбу, сделал еще одно напрасное движение, чтобы высвободиться, и неторопливо встал на ноги.

— Скучал без меня, маленький, — бесстрашно подошла к нему Валя. — А у меня сегодня и угостить нечем. Забыла, Снежок, прости.

Бык тянул голову к ее рукам, облизывал их горячим языком и мычал.

— Покидаю я тебя, Снежок. Еду далеко, — гладя его по голове, между рогами, говорила Валя, улыбаясь той дороге, что ждала и звала ее за собой.

Снежок смотрел на нее покорно, в черно-голубых глазах его, казалось, можно было прочесть и сочувствие, и грусть. Отец вышел из коровника с дояркой Мальвиной и Опенькиным. Он не сразу заметил Валю.

— Добавьте Фиалке соли и увидите — аппетит появится, — продолжал Опенькин начатый ранее разговор. — Антон Иванович, как она очутилась там? — испугался он, увидев Валю. — Снежок никого не подпускает.

— Ее не тронет, она его маленького выхаживала. Корова погибла, один остался крохотка, совсем больной. А тут еще упал на ноги. Хотели прирезать. Так сколько слез пролила. Мать тогда у нее телятницей была. Вот Валя и упросила: «Сама буду смотреть за ним, и поить, и траву рвать». И выходила, видите, какой теленочек вымахал.

— Тат, смотри! — перебила Валя и высоко подняла белый конверт.

— Получила? Ну, и что пишут?

— Пятого на экзамены.

— В сельскохозяйственный техникум подала. Агрономом будет, — не то радуясь, не то огорчаясь, объяснил Антось Опенькину.

— От и добре. Подучится — и опять сюда, в свой колхоз, — уверенно сказала Мальвина.

— Мало времени осталось, проглядеть надо кое-что по учебникам. Не оплошать бы там на экзаменах, — забеспокоился отец.

— Все уже повторила. Схожу сейчас на поле, посмотрю, как у нас с капустой.

— Без тебя, поди, мать, не управятся. Лучше, как отец говорит, книжки почитай, — советовала Мальвина, не поняв Валиного настроения.

А той хотелось, чтобы все в деревне узнали, какое письмо она получила.

— Нет, схожу часика на два. Ну, Снежок, прощай. — Валя прикрепила к его рогам кленовую ветку.

— Красивая дочка у вас растет, — глядя ей вслед, сказал Опенькин.

Тоненькая, с непокрытой темной головой, она шла по узенькой полевой стежке, и лен расступался перед ней легкими голубыми волнами. Красный ситцевый сарафан издалека казался живым колышущимся цветком.

— Девчонка совсем еще, — впервые увидев дочь такой, какой стала она за этот год, не захотел расставаться с ее детством отец.

Вступительные экзамены прошли хорошо. В техникуме Валя взяла справку о зачислении, получила направление в общежитие и вдобавок еще узнала, что получит повышенную стипендию.

Когда она вернулась домой за вещами, на нее уже смотрели как на человека самостоятельного, можно сказать, вышедшего на собственную дорогу.

Вале было и радостно, и немножко грустно.

В последнюю свою ночь в отцовском доме она обняла за плечи Леньку и так, как бы это сделала мать, стала уговаривать:

— На зимние каникулы я приеду обязательно, а на Октябрьские, может, вы с отцом ко мне выберетесь. Ты пиши мне. И Просю не задирай. Лучше смолчи.

— Если б ты была… — тоскливо перебил Ленька.

— Я же буду. Кончу техникум и вернусь.

— Долго еще, — не выдержал и заплакал Ленька. — Она будет меня попрекать всем.

— Не будет. Она не злая. Не вредная. Только ты слушайся. У меня плохой характер, я смолчать не могу, а ты смолчи. Потом будем с тобой жить вместе всегда…

Они так и заснули, обнявшись, на узкой Ленькиной кроватке.

1954

Даша Петровская собиралась в командировку. Задание редакции сразу же захватило ее, и, поглощенная мыслями о поездке, о том, что ей предстоит сделать, она собирала свои немудреные дорожные пожитки.

В дверь постучали, и вошла соседка Воронова, жена Дашиного приятеля по редакции.

— Снова в путь-дорожку? — спросила та, останавливаясь на пороге.

— Снова, Галина Васильевна, снова! — Даша закрыла чемодан. — И знаете куда? В Москву!

— Повезло тебе. В театры походишь. И надолго?

— На три недели. Очень интересное и серьезное задание. Я хотела попросить вас, Галина Васильевна, приглядите, пожалуйста, за Маринкой. Чтобы Надя спать вовремя укладывала, вовремя из садика забирала. А я на всякий случай оставлю свой московский адрес.

Дашина соседка была лет на десять постарше, мать троих детей.

— Езжай и ни о чем не тревожься, присмотрим за Маринкой, — пообещала она Даше.

Закончив сборы, Даша стала одеваться.

— Модница ты, все у тебя какое-то особенное, все со вкусом сделано, — искренне позавидовала Галина Васильевна, любуясь новым Дашиным пальто.

— Люблю, грешница, тряпочки, вещички новые, — со смехом призналась та.

— А кто из нас, из женщин, не любит? Только не каждая умеет, — заметила соседка.

— Что ж, по доброму старому обычаю присядем на прощанье, чтоб поездка моя удалась. — В глазах Даши светилась улыбка.

— Для такого дела надо, — с готовностью присела на стул Воронова.

— Ну, пора и отправляться. — Даша взглянула на часы.

— Ни пуха тебе, ни пера.

— Спасибо не говорю — не положено… Будьте здоровы, Галина Васильевна. Еще раз прошу: не забывайте Маринку. Я не буду в детсад заезжать — расплачется: «С тобой хочу…»

…Беда случилась на третий день после Дашиного отъезда. Утром Маринка, веселенькая, здоровая, пошла в сад. По дороге забежала еще к своим дружкам, «маленьким воронятам», как в шутку называла своих ребят Галина Васильевна. Она с удовольствием ущипнула тугую румяную щечку девочки и ласково подтолкнула к двери:

— Беги скорей, опоздаешь. Да смотри за Надю держись, когда улицу переходишь.

Но Маринка уже ничего этого не слышала. Пушистым белым медвежонком, визжа, припустилась с лестницы.

Под вечер в квартиру Даши позвонили из сада — заболела Маринка. Высокая температура и рвота.

Надя, домработница Дашина, тут же прибежала к Вороновым:

— Что делать?

Те в это время обедали.

— Сейчас вызову по телефону такси, и поедете обе в сад, — отставил в сторону тарелку Воронов.

— Постой, Ваня, — в замешательстве сказала жена, — еще неизвестно, что у нее. А вдруг заразное? У нас же в доме у всех дети…

— Правда… Тогда ты не езжай, ты ближе к ребятам. Поеду я с Надей.

— Правильно, поезжай ты. Там наверняка будет врач. Все узнаешь.

— Зачем вам врач? Вот он, собственной персоной. — В комнату вошел высокий, плечистый человек лет тридцати пяти в военном — майор медицинской службы.

— Как ты кстати, Платон! — обрадовалась Галина Васильевна. — Захворала девочка, дочка нашей соседки. В детсаду. А мать в командировке. Не знаем, что и делать.

— История невеселая. — Платон снял шапку и вытер лоб. — Лучше всего мне ехать туда с кем-нибудь.

— Пожалуйста, Платон. Ваня с Надей тоже поедут. — Галина Васильевна была взволнована.

Майор взглянул в угол у шкафа, где стояла Надя, и поздоровался.

— Если у девочки рвота и высокая температура, не советовал бы Ивану ехать. Мы вдвоем справимся, — показал он глазами на Надю. — Болезнь не установлена, и вам обоим при наличии такой вот гвардии, — Платон кивнул в сторону трех вороновских мальчиков, притихших за столом, — не стоит рисковать. Подождите, выясним, в чем дело. А такси вызывайте сразу.

Платон Лагода был двоюродный брат Воронова. Он недавно возвратился из заграничной командировки и сейчас воспользовался отпуском, чтобы навестить брата, которого не видел несколько лет. Служил он в Ленинграде, жил с матерью и двенадцатилетней девочкой-племянницей, дочерью погибшего на войне брата. Да и жена брата вскоре умерла. Самому жениться, как Платон говорил, все недосуг было. «Времени не выкрою», — отшучивался он, когда приставали с расспросами.