— Они очень грохочут.

— И это, брат, верно. Грохочут!.. Ну ладно, сдам вахту, пойдем вместе поглядим, что к чему.

И капитан исполнил свое обещание: сдав вахту, сам сводил мальчиков в машинное отделение и объяснил им, что к чему.

Как-то во время одного такого серьезного мужского разговора капитан спросил у Леньки:

— Ну как, домой, к батьке, вернешься уже моряком?

Ленька покраснел, как-то вдруг сразу сник и ничего не ответил.

— Батька, говорю, удивится? Кем он работает?

— А у меня нет…

— Ну-у… — сразу осекся и как-то неуверенно протянул капитан. — Извини, брат…

— А что, отец тебя бросил? — тут же решил выяснить Алик.

— Не… — понурился Ленька, и в его глазах заблестели слезы.

— Ну, это не твое дело, — поспешил переменить курс разговора капитан, но Алик не понял отца.

— Так почему же его у тебя нет? Умер?

— Алик! — прикрикнул на сына капитан.

— Не умер… — И, не сказав больше ни слова, Ленька бегом бросился в свою каюту к матери.

— Ну и лопух, брат, ты… Ничего у тебя нет вот тут, в машинном отделении, — постучал сына по лбу капитан и, не сказав больше ни слова, недовольный, подался к себе на мостик.

…Никто не знает, о чем был разговор у Леньки с матерью, только после ужина — обыкновенно в это время они гуляли вдвоем на верхней палубе — они не показались из каюты. Не видно их было и назавтра.

Под вечер встретился мне понурый Алик.

— Где же твой приятель?

— Сам не знаю.

— Как же так?

— Не знаю… Я сказал, а он побежал…

— Ну, если сказал что нехорошее, попроси прощения — и все.

— Я не хотел плохого…

— Бывает и так, что не хотел, а обидел.

— Я пойду! — сразу как-то повеселев, не то спросил, не то посоветовался со мной Алик.

— Ну конечно!

И через полчаса у них уже был прежний мир и согласие. Они, сидели в капитанской каюте — голова к голове — около открытого окна и горячо что-то обсуждали. Я стояла на палубе неподалеку от капитанской каюты.

— А мой дедушка капитан!.. Я — внук капитана… — донесся до меня взволнованный голос Леньки.

Алик ответил тоном человека, которому известно все на свете:

— Дедушки не бывают капитанами.

— А вот и бывают! Мой дедушка… Честное октябрятское…

Алик был непреклонен:

— Спроси у моего папы!

— А может, твой папа и не знает… — Человек по натуре мягкий и тактичный, Ленька не мог заявить так безапелляционно, как сделал бы Алик, что папа его ничего не понимает.

— Не знает? Мой папа все знает! Думаешь, если у тебя нет папы…

Подслушивать чужой разговор нехорошо, я это знала. И все же я не выдержала:

— Леня! Иди сюда!

Он не убежал, как вчера. Он только приподнял плечо, словно намереваясь защититься. Скрывать и притворяться, что ничего не слышала, я не могла!

— Дедушки могут… Дедушки бывают капитанами! Я знаю!

Ленька остановился, глядя на меня с недоверием.

— А капитаны, которые в войну топили фашистские корабли!.. А капитаны дальнего плавания!.. Они плавали и сто, и двести лет назад… Так почему же дедушки не могут быть капитанами? Могут дедушки быть капитанами!

Это была целая речь. Без связи, без конкретных имен и исторических примеров… И все равно это была речь в защиту дедушек-капитанов.

И Ленька расцвел! Ленька поверил мне. Поверил потому, что я поверила ему. Потому, что мы поверили друг другу!

— Ага! — с видом победителя поглядел он на Алика.

— Подумаешь!.. — Алик был побежден.

…И вот мы пришли в Саратов. Теперь, прижившись и став на нашем теплоходе своим человеком, Ленька, наверно, мог бы плыть до самой Астрахани. Но дело было сделано, телеграмма в Саратов была отправлена еще из Москвы, и бабушка с дедушкой ждали Леньку на пристани.

Худой и загорелый, в пестрой тюбетейке и коротких штанишках, не оглядываясь, Ленька важно шествует по саратовской набережной. С одной стороны он держится за бабушкину руку, с другой — за дедушкину.

У дедушки черная форма морского офицера. На боку у дедушки кортик. На фуражке золотой якорь. А на золотых погонах три большие золотые звездочки — капитан первого ранга! Можно лопнуть от зависти.

А Ленька даже не оглянется на наш теплоход, на нашу палубу, на нас с Аликом.

И мне почему-то делается одновременно и грустно, и радостно.

Как все же хорошо, что у Леньки есть такой дед!..

1964

Ночь припала к земле — и не то дремлет, не то прислушивается…

— Что ты молчишь, Наташа? Чего загрустила?

— А тебе не грустно?

Андрей окинул ее долгим взглядом, сильно, до боли, сжал руку:

— Будешь меня ждать? Замуж не выскочишь?

И самому стало смешно, когда представил, что Наташка, эта сероглазая его Наташка, как называл ее мысленно, может выскочить за кого-нибудь другого, не за него.

— А как же, обязательно выскочу. Посчитай, сколько ждать, пока училище кончишь, — страхота!

Они помолчали.

— Пошли, Андрей, поздно уже, — заторопилась Наташа, но глаза говорили совсем другое.

— Посидим еще. Завтра же уезжать.

— Ладно. Пять минут.

— Десять.

Когда они подходили к ее общежитию, совсем уже рассвело.

— Иди, Наталочка, спи. А я — в гостиницу. Тоже попробую вздремнуть — и за тобой на вокзал.

— Андрей!..

Давно это было. 1941 год. Учеба. Надежды. Андрей… Пять лет прошло с того часа. Скоро опять май. А как изменилось все! Изменилась жизнь. Остались только воспоминания. Нет, лучше не думать, лучше не вспоминать.

Наташа закрыла окно, подошла к столу. Надо готовиться к занятиям. В школе она преподает первый год. Всю войну, в эвакуации, чего только не делала: в колхозе работала, санитаркой в эвакогоспитале, даже счетоводом была. Многое после института забылось, и теперь Наташе приходилось нелегко.

В шестом классе повторяют Коласа «На просторах жизни». Степка и Аленка.

Как занятно получилось тогда, в день их первой встречи. Вокзал. Давка. Ни пробиться, ни сесть, ни встать. А очередь за билетами! Вдоль стены завернулась в два раза. Вспомнила, как нашлось наконец место. Парень, видно, студент, — потертый, набитый до отказа портфель, поношенные ботинки, когда-то желтые, рубашка в полоску с расстегнутым отложным воротом, — взглянул на ее измученное лицо, сообразил, верно, что тоже студентка, потеснился, предложил сесть. Разговорились. Оказался земляком, из соседнего района. Тоже поступает в институт. Сдавал экзамены. Ее почему-то не видел. Да разве запомнишь всех — такой ералаш.

— А я вас, кажется мне, приметила. Такой высокий. — Сказала и покраснела, даже ушам горячо стало.

Вспомнили вдруг, как Степка Барута шел пешком сто верст в Минск «за наукой», и оба сошлись на том, что лучше идти пешком, чем «душиться» здесь, в этой сутолоке! Еще и билета не достанешь. Наташа за свои семнадцать лет никуда из дома не уезжала. Ей было жутковато. И паренек, заметив это, успокоил:

— Ничего, все образуется. Еще как достанем и уедем. Вам придется посидеть с вещами, а билеты я раздобуду сам. Если встать в очередь, через неделю не выберемся.

И она успокоилась. Большего счастья после сдачи экзаменов — справки о том, что зачислена, ей и не снилось. Только бы скорее в поезд и скорее домой.

В вагоне разговор почему-то опять зашел о Степке и Аленке.

— Как мне эта вещь нравится! Хотела, чтоб на экзамене спросили, да где там, другой билет вытянула.

— Видать, вы поклонница Коласа. — И вдруг спохватился: — Что это мы? Сколько времени уже болтаем, а не знакомы.

Познакомились.

— Андрей.

И тут же мелькнуло: «Как у Толстого — Андрей и Наташа». И осеклась… Ох и глупая ты, Наталья. Увидела парня — и готова влюбиться… Глупая.