Книга опять нервно вздрогнула, застригла ушами, к чему-то внимательно прислушиваясь. Тогда Таня соскочила с седла и направилась к кустам, куда неотрывно глядела Книга. Кобыла сделала несколько шагов вслед за нею. Раздвигая кусты, Таня пошла дальше. Книга не отставала. Волнение Тани все росло. Теперь и она уже чувствовала какой-то смешанный острый запах: запах горелой ткани, бензина и еще чего-то.

Нащупав в кармане стеганки наган, Таня осторожно раздвигала кусты и шла все дальше и дальше от дороги. Ступая так же бесшумно, как и Таня, Книга не отставала от нее ни на шаг. Вдруг до Тани долетел слабый человеческий стон. От неожиданности она подалась назад. Стон повторился. Может быть, человек звал на помощь, может быть, умирал и просил пить…

Овладев собой, Таня шепотом приказала кобыле:

— Книга, стоять!

А сама, взяв в правую руку наган, осторожно двинулась в ту сторону, откуда слышались стоны.

Продравшись сквозь цепкий ельник, Таня замерла на месте. На небольшой, с хату величиной, полянке дымились обломки самолета. И среди этих обломков лежал человек, летчик… Раздумывать было некогда, и Таня кинулась к нему. Это был наш, советский летчик.

Одежда на летчике истлела. От ожогов и страшной боли он потерял сознание. Таня попробовала поднять его и посадить, но он только протяжно застонал и опять, как неживой, осел на землю. Нужно было что-то делать, нужно было, как-то спасать его…

И Таня вспомнила про свою верную Книгу. Умное животное, услышав голос хозяйки, мгновенно очутилось рядом.

— Книжечка, родная, помогай!..

Кобыла прислушивалась к тревожному Таниному голосу и послушно делала все, что Таня ей приказывала.

Вот она опустилась на землю. Повернулась спиной к летчику, приподняла голову, чтобы Таня могла привязать к ее шее руки летчика… Потом осторожно поднялась с земли и подождала, пока девушка сама сядет на нее. Затем так же осторожно они двинулись в лагерь.

Из партизанского отряда летчика отправили в госпиталь, на Большую землю.

…После войны летчик случайно встретился с Таней на аэродроме в Москве. Он должен был вести самолет, на котором Таня возвращалась домой с конференции сторонников мира. Летчик узнал Таню, очень обрадовался и повел ее знакомиться со своими товарищами.

— Это партизанка Татьяна… Таня. Она спасла меня от смерти, — рассказывал он летчикам.

— Не совсем я. Скорее спасла вас Книга. Это она услышала…

— Верно, верно, и Книга! Где она теперь, не знаете?

— Как же. Знаю. Сразу после соединения с Красной Армией мы отдали ее колхозникам. И теперь она несет свою службу в колхозе…

Такая вот история партизанки Книги.

1962

Загорелый, худой, в пестрой тюбетейке и коротких штанишках, Ленька важно шествует по набережной. С одной стороны он держится за бабулину руку. Бабуля маленькая, круглая, в соломенной шляпе. С другой стороны вышагивает Ленькин дед. Высокий, сухощавый, во франтоватой черной форме морского офицера, с кортиком на боку, с золотым якорем на белой фуражке, с тремя крупными звездочками на погонах. Капитан первого ранга… Лопнуть можно от зависти!

А Ленька даже не оглядывается на наш теплоход, на нашу палубу, на нас с Аликом.

— Ну что, — говорю я Алику, — видел, какой у Леньки дед? А ты не верил.

— Подумаешь! Мой папа…

Я знаю, что Алик скажет дальше. Он обязательно начнет хвалиться, что его папа капитан теплохода. И что он, Алик, со своим папой, может, сто раз ходил (Алик не ошибется: он не скажет, как несведущий в морских делах человек, «плавал» или, еще хуже, «ездил», Алик скажет «ходил»), ходил и по Волге со всеми ее теперешними морями, и по Волго-Донскому каналу и, может, заходил в сто городов.

— Папа — это неудивительно. А вот дед!

Взрослый человек, я понимаю, что это плохо, что это совсем не педагогично вот так не дать человеку высказаться и, можно сказать, оборвать его.

— Подумаешь!.. — не хочет сразу сдаваться Алик.

— Папа что. А вот дед, да еще такой, как у Леньки, — вот это моряк! Вот это капитан!

Последнее я говорю наугад: я совсем не уверена, что Ленин дед водил в плавание корабли, как водит их отец Алика. И все равно говорю так.

Алику это не нравится, и он норовит как можно быстрее отвязаться от меня.

— Подумаешь! — пренебрежительно бросает он опять, уже мелькая над трапом загорелыми ногами. Достигнув верхней палубы, он не свешивается, как обычно, вниз круглой стриженой головой, не машет рукой мне на прощанье, не приглашает в гости.

Все понятно: обиделся.

Ах, Алик, Алик…

Ах, Леня, Леня…

И у меня вдруг становится легко и весело на сердце. Как хорошо, что у Лени есть такой дед!

Показались они на палубе уже где-то под Угличем, когда все пассажиры вышли поглядеть на колокольню, что высилась над волнами Калязинского водохранилища. Еще не так давно эта колокольня возвышалась на площади города Калязина, а теперь она служит маяком для капитанов.

Первым откуда-то вынырнул круглоголовый розовощекий здоровяк Алик. Забавно было наблюдать за его любопытным курносым носом.

— Ты чей?

— Я — сын капитана! — хвастливо задрал Алик нос.

— Ну-у!..

А за Аликом вышмыгнул вскоре и худой, голенастый Леня. Первое время он не отходил от матери — невысокой, тоненькой, как девочка, женщины с тяжелым узлом смоляных волос. Сначала они долго стояли на носу теплохода, закрываясь от тугого встречного ветра маминым плащом. А потом перешли на корму, поднялись на верхнюю палубу. По выражению их восхищенных лиц было видно, что в путешествиях они новички, что и сам теплоход для них новость.

Назавтра прошел дождь, и палуба сделалась скользкая, как каток. Мальчики это сразу оценили и уже вдвоем «катались на коньках»…

Алик и правда был сыном капитана нашего теплохода и капитанши, молодой располневшей женщины, которая редко когда показывалась из своей капитанской каюты.

А Леня… Дома знакомые заверили его мать, что «втиснуть» мальчика на теплоход будет все равно что раз плюнуть. И она отважилась и взяла сына с собой, хоть в путевке черным по белому было написано: «Детям до шестнадцати лет путешествие на теплоходе не разрешается». И конечно, натерпелась горя. При посадке ей предложили либо оставить сына, если есть родственники или знакомые в Москве, либо самой отправить его самолетом домой, а потом догонять теплоход. Ни того, ни другого она не могла сделать. И она умолила капитана разрешить ей взять сына с собой, пообещав, что тут же отправит телеграмму и сдаст его своим родителям в Саратове. На том и порешили.

Мальчики вскоре подружились и были неразлучны.

Как сын капитана, Алик чувствовал себя в привилегированном положении. Он был на теплоходе, в особенности среди команды, своим человеком и потому водил Леню — новичка в путешествиях — по всем закоулкам теплохода. Спускался с ним в трюм и, с разрешения старшего механика, даже в машинное отделение. Но там, в машинном, от шума и грохота мудреных машин, которые двигались и делали что-то все сразу, Леня только глох и ничего не мог ни понять, ни различить. Мальчики не раз заглядывали и в капитанскую рубку! И там, совсем как его отец, капитан, как старпом, Алик сам командовал: «Право руля!», «Лево руля!», «Полный вперед!»

— Вот что, брат, — обыкновенно говорил отец Алика, высокий светловолосый мужчина в синей форме капитана-речника, — давай-ка ты лучше полный назад.

Леня сначала побаивался капитана и всей команды теплохода, но, быстро освоившись и почувствовав, что капитан человек не злой, тоже каждый раз норовил подержаться за штурвал.

— Почему это везде стрелки и стрелки? — спрашивал он.

— А это, брат, все умные приборы, которые показывают, какой держим курс, с какой скоростью идем. Показывают, как машинное отделение работает… Ты не был в машинном?

— Был.

— Ну и как?

— Там очень жарко.

— Гм… Заметил ты, брат, правильно. Что жарко, то жарко… Ну, а как насчет машин, разобрался?