После спектакля с большим букетом белых роз, где-то раздобытых Сонейко, с трудом подавляя охватившее его волнение, Казанцев пошел за кулисы.

В ее комнате-уборной он услышал густой мужской бас:

— Миленькая, я вас ждать целый час не намерен.

Ему отвечал бойкий голос Варвары, Казанцев узнал его:

— Только и солнца, что в окне. Поедем с Иваном Петровичем.

— Товарищи, а мне срочно на телеграф.

Этот голос принадлежал ей, Катерине — Ане.

— Подумаешь, день рождения! Поздравишь завтра.

— Лизочка, иначе никак нельзя. — Мягкий, тихий смех прервал звучный поцелуй. — Тебе этого еще не понять. — И после недолгой паузы: — Ну что ж, можно отправляться.

— Наконец-то! — пробурчал бас.

Аня Попова, держа в зубах шпильки, стояла у зеркала и закалывала на затылке тяжелый узел волос.

— Каких только чудес не бывает на свете! — И так же, как прежде, всплеснула руками.

— Не надеялись? — коротко спросил Казанцев и с низким поклоном протянул розы, не спуская с нее глаз.

— Надеялась? Вообще-то…

— Зачеркнула, — так же коротко и с такой же, как когда-то, чуть заметной усмешкой подсказал он.

— Вы изменились.

— Хотите сказать — постарел?

— Ну, мужчинам это не так страшно, — тут же нашлась она, и в этой легкости он почувствовал профессиональную уже привычку скрывать истинные чувства. — Кстати, познакомьтесь. — Мужчина, ее коллега, даже не пытался скрыть неудовольствия, а Варвара — обычного женского любопытства.

Когда знакомство состоялось, Аня предложила:

— Лизочка и Борис, езжайте без меня, я приду позднее. Успею. — И повернулась к Казанцеву: — Ну, а мы с вами, Аркадий Аркадьевич, прогуляемся. Все равно мне на телеграф. У нас по случаю премьеры банкет в ресторане. Можем с вами пойти туда, — не то предложила, не то спросила она.

Аня очень изменилась: пополнела, похорошела, обрела ту женственную грациозность, которой не хватало ей десять лет назад. Тогда больше походила на нескладного, худенького подростка, чем на взрослую девушку. А теперь… И Казанцев не удержался, сказал об этом.

— Правда? — равнодушно спросила она и перевела речь на другое: — Расскажите лучше о себе. Нашли семью?

— Можете себе представить — нашел. Уже в сорок шестом. Жена служила в Германии, в оккупационных войсках. А дочка оставалась в детдоме в Тамбове. Жена все о ней знала, переписывалась. И вот что такое случай! Приезжает она в командировку в Москву и встречает одного нашего знакомого гомельчанина. Расспрашивает о его семье, о жене, детях. Тот в свою очередь задает вопрос: «А с Аркадием Аркадьевичем уже свиделись?» — «Что вы? Он же погиб на Курской дуге. Мне сообщили оттуда». — «На какой дуге? Жив, здоров, работает в народном суде». И называет тот наш с вами город. Можете представить ее состояние? В этот же день на самолет — и ко мне. Ну, а я к тому времени уже был женат… Словом, поговорили мы все втроем откровенно, искренне. И понес я в тот же день в загс два заявления: одно — на развод, а другое — просьбу опять зарегистрировать брак с моей первой женой. Так вот и женились мы с ней второй раз. Через три дня она улетела в Германию, а я поехал в Тамбов за дочкой.

— Романтическая история, ничего не скажешь. Дочка, наверно, взрослая?

— Двадцать три. Замужем. Год уже, как архитектор Нинуха моя.

— Да, время бежит, — задумчиво сказала Аня. — Подумать страшно — мне уже тридцать. Кажется, совсем недавно ходила в школу, а теперь мой сын пойдет в первый класс. Похвастаться вам своими сыновьями? Их у меня двое! — Она достала из сумочки фотографии. — Вон какие! — В голосе ее была гордость.

— Хлопцы чудесные, — согласился Казанцев, рассматривая снимки. — На отца похожи?

— На отца. — Щеки ее залил румянец. — Он у нас тоже чудесный.

— Очень рад за вас, Анечка. Вы и сама чудесная.

— Ну нет. Я похуже… — И в голосе ее он услышал другой, какой-то новый оттенок. — А знаете, Аркадий Аркадьевич, я думала, никогда не прощу вам… Не ответили ни на одно мое письмо из Москвы.

— Анечка, я же прекрасно понимал, что вам это только кажется…

— Нет, нет, тогда не казалось… — с жаром запротестовала она.

— Тогда, может, и нет. Но теперь убедились, встретив другого человека.

— Теперь совсем об ином речь! — даже не попыталась она скрыть радости, что все сложилось по-другому. — Если бы вы знали, какой человек мой муж! И талантлив!

— Тоже актер?

— Певец. Он сейчас на гастролях. Летом мы никогда не бываем вместе. А дети у бабушки — у его матери. Так и кочуем. Зато, когда встретимся… Завтра день его рождения.

Нет, иной судьбы она не желала. Они вдвоем зашли на телеграф. Аня послала телеграмму. Потом Казанцев проводил ее до ресторана.

— Может, зайдете со мной, Аркадий Аркадьевич?

— Нет, Анечка, спасибо. Идите веселитесь, а я пойду.

Она не настаивала. Расставаясь, попросила:

— Заходите еще. Мы тут долго пробудем.

— Попрощаться зайду обязательно. Да и времени у вас мало. Репетиции, спектакли каждый день…

— Это верно, — легко согласилась она. — Но заходите все-таки.

Когда Аня скрылась за дверью, Казанцев еще постоял немного, потом взял такси и поехал в санаторий.

Он долго сидел и курил на балконе. Настороженное молчание ночи вдруг внезапно нарушилось раскатом грома. Огненным кнутом стегнула почерневшее небо молния. Яркой вспышкой метнулась на другой его край. Над самой головой бухнуло еще раз. Море зарычало, навалилось на волнорезы. Хлынул дождь.

Казанцев вытер капли дождя на лице, докурил папиросу и вошел в комнату.

— Что это вам не спится? — пробормотал, уже засыпая, Лев Иванович.

— Гроза.

— Гроза. В нашем возрасте гроза спать не дает! — Лев Иванович натянул одеяло на голову и повернулся к стене.

Казанцев ничего не ответил.

1955

Опершись локтями на стол, Валя дочитывала последнюю страницу книги. Судьба героев так захватила ее, что она забыла даже про брата своего Леньку, который сидел рядом и ломал голову над кроссвордом.

— Семь по горизонтали — драгоценный камень на «ист»… Радист? Нет, — разговаривал сам с собой Ленька и уже в двадцатый, наверно, раз повернулся к Вале: — Есть такой камень — радист?

— Ох ты и надоел! А до тракториста твоя умная голова еще не додумалась? — сердито отозвалась, она и, зная, что так легко ей не отделаться, протянула руку за газетой с кроссвордом.

Вале пятнадцать лет. Она семиклассница. В шестом просидела два года из-за тяжелой болезни матери. Больше полугода не ходила в школу — дома хозяйничала.

Валя ладная, чернявая девочка. Неяркий румянец на круглых щечках оттеняют темные непослушные волосы. Как гладко ни причешет их, как туго ни заплетет короткие косички, все равно вылезут, завьются кольцами.

На ней старенькое, стираное-перестираное платьице, синее сатиновое в белую полоску. Но она умело скрывает его возраст. Обновит белым подкрахмаленным воротничком, вышитым и промереженным собственными руками. И странно — с этим воротничком не так уже заметна и штопка на локтях.

Леньке десять лет. Он в четвертом классе, и годы у него те, когда человек рвется к самостоятельности, а это не всегда удается ему.

Взять хоть бы этот злосчастный кроссворд сегодняшний. Ленька и сам не прочь его решить, без посторонней помощи. Да попробуй догадайся, кто этот чешский композитор, написавший «Проданную невесту», если ни про него, ни про его невесту ты и слыхом не слыхивал…

Валя тоже не знает, что это за драгоценный камень, кончающийся на «ист».

— Отвяжись. — И снова хватается за книжку.

— А часть химического элемента? — Ленька закрывает рукой страницу, надеясь хоть этим отвлечь сестру.

— Почем я знаю. — Не желая переключаться ни на что другое, Валя приказывает: — Хватит на сегодня, завтра вместе решим. — В этом «завтра» есть своя хитрость: хоть Ленька и не мастак отгадывать, но половину все-таки отгадал. — Уже поздно, ложись-ка спать. Утром не добудишься. — И снова с жадностью впивается в последние строчки.