Звякнул замок. Ключ Протасевич сунул себе в карман. Оглянулся. Подростки, весьма довольные представившимся им зрелищем, поеживались от холода, те, кто повзрослее, отводили глаза в сторону.

«Председатель дал показательный урок молодежи», — злясь на себя подумал Протасевич. Однако вслух произнес другое:

— Вот так буду учить каждого, кто вздумает «гулять», как вы сегодня гуляли. — И тут же прикрикнул на ребят: — Вы чего тут болтаетесь? Учителя посылают вас на такие прогулки?

Круто повернулся и скрылся за углом. Услышал, как грубо выругался вслед кто-то из хлопцев. Как оборвали его другие. И тут же донеслось:

Это, желая продемонстрировать, что мятежный дух его не сломлен, распевал в амбаре Митька. Хлопцы за животы хватались от смеха.

«Веселится молодежь… — горестно покачал головой Андрей. — Разве мы когда-то могли бы так… — И сразу жестко спросил сам себя: — Ты вот сейчас такой рассудительный, опытный, ты хоть раз до этого дня, пока самолично не увидел кровь, полюбопытствовал, чем она занимается, молодежь? Все на совещания ездишь. В президиумах заседаешь, с большими начальниками за ручку здороваешься, известный председатель!..»

От этой неожиданной «самокритики» Протасевич даже остановился. И впрямь, где они собираются? Где они эти свои вечеринки устраивают? У тетки Дятлихи… Заплатят ей тридцатку и толкутся там всю ночь. Им же если б клуб, да если б кинопередвижка, если б книгу хорошую кто посоветовал прочесть или в шахматы научил играть. Взять хоть того же самого Митьку. Он же способный, черт. Любую машину поставь перед ним, сядет тебе и повезет, будто весь век на ней ездил. И отремонтирует еще. Не надо ему никакого механика. А так бездельничает, глушит эту проклятую самогонку да свалки затевает. И не он один такой. Мало разве их значится еще комсомольцами в списках райкома комсомола?!

Ночь Митька проспал в амбаре. И назавтра, когда Протасевич пришел, чтобы отомкнуть и выпустить его, словно ничего и не случилось, вытянулся перед председателем в струнку:

— Служу трудовому народу!

«Тьфу ты, собачий сын», — беззлобно выругался про себя Протасевич. И как можно суровее приказал:

— Иди и на глаза мне в таком виде не попадайся.

— Есть, — только щелкнул каблуками Моцик и, не торопясь, руки в карманы, подался в свою сторону. А председатель в свою.

В райком партии об этом происшествии написал не Митька. Пьяница и дебошир, за свою вину он умел отвечать сам и на других ее перекладывать считал подлостью. Протасевич знал это.

Проборка первого секретаря райкома отличалась тем, что он не создавал для провинившихся уничижительно-торжественной обстановки, не обсуждал сразу на бюро, не собирал «аудитории» для неприятного разговора. Обходился, как говорили, без психической атаки.

Так было и в этот раз с Протасевичем. Секретарь сидел за столом, как и всегда, чисто выбритый, подтянутый, в гимнастерке. Строгий и на первый взгляд неприступный, сидел и что-то записывал карандашом на листке настольного календаря.

Протасевич еле сдерживал возмущение. Райком сам наконец обязан был проверить факты на месте, а не гонять председателя колхоза в метель и холод двадцать километров туда и обратно, словно у этого председателя других дел нет, кроме как участвовать в таких кроссах.

Закипая от этих мыслей, Протасевич встретил взгляд секретаря и утерял нить своей обвинительной речи.

— Сушай, Протасевич, — встал из-за стола секретарь. — Слушай, говорят, ты в своем колхозе нововведениями занялся?

— Какие еще нововведения? — не понял сразу Андрей.

— Ну как же, — протянул Баруков. — Тюрьму вроде бы строишь или построил уже.

— Ах, вот оно что! — не удержался и вдруг захохотал Протасевич. — И какая это собака, какой сукин сын донес уже вам, хотел бы я знать.

— Ого, скажи тебе, так ты сразу его в каталажку свою загонишь! Не зря я, значит, тебя вытребовал. Есть у тебя чем поделиться — опытом своим.

Поведи этот разговор Баруков иначе, Протасевич тоже выложил бы немало своих претензий к райкому, просчетов, которые он знал не хуже таблицы умножения и которые тоже сыграли свою роль во всем. А так… В том, что случилось в его «Победе», была общая вина и председателя колхоза, и райкома.

Они долго сидели, спорили, не соглашались друг с другом, ощущая взаимное недовольство.

Однако недовольство это шло не оттого, что секретарь вызвал председателя, категорически предупредил: больше райком не потерпит такого, примет свои ответные меры… И не оттого, что председатель явился в райком признать свои ошибки и пообещать исправить их все до одной… Как это часто заносится в протокол и далеко не всегда осуществляется.

Обе стороны в этой встрече чувствовали себя равноправными, хоть и не всегда имели равные основания. Обе стремились доказать неопровержимость собственных доводов.

Секретарь райкома, если говорить без утайки, в душе не осуждал Протасевича. Кто его знает, человек, по натура своей горячий и не всегда владеющий собой, он и сам, попадись ему в ту минуту под руку, надавал бы такому типу оплеух. Мало разве их, таких разгильдяев, шатается тут, под самыми окнами райкома, возле той пресловутой чайной или забегаловки, как они сами ее перекрестили.

Протасевич, пожалуй, не так уж не прав… Однако для подобных Моцику тоже существуют законы, и, хочешь не хочешь, нужно их держаться. Эта же, Протасевичева мера пресечения никуда не годится. Во-первых, недолго такому Митьке и спалить амбар. Кто тогда будет виноват и кто отвечать? А во-вторых, пора искать иные пути в борьбе с этим. И не только среди зеленой молодежи.

— Искать и помнить, что не хлебом единым жив человек!

— Надо искать, — не стал спорить Андрей.

— Вот-вот… Ты все это прекрасно понимаешь, — первый раз за все время разговора Баруков закурил и протянул папиросы Протасевичу. Но тот уже перешел в наступление:

— Короче, клуб надо строить! А теперь вы, Адам Андреевич, как главная наша власть в районе, ответьте мне на такой насущный вопрос: где взять для стройки кирпич, цемент, железо, стекло, гвозди и все прочее? Где и кто продаст это колхозу? Или председатель сам обязан изловчиться и достать, сам же и препроводить все на строительную площадку?.. Ответьте, пожалуйста, мне на этот вопрос.

— Прежде всего остынь и не бери всю ответственность на себя одного. Кроме тебя есть еще правление, есть колхозная строительная бригада. И потом, райком тоже не имеет складов с цементом и железом. Райисполком…

Но Протасевич не дал ему договорить:

— Как же! Заикнись там только про клуб! «У вас еще фермы для скота нет, а уже культурно жить захотели!» — очень похоже передразнил он председателя райисполкома Цыбульку.

— Здорово ты его… — засмеялся Баруков.

— И кончится тем, что Цыбулька настрочит в райком, а райком опять…

— С вами, председателями из городских, не сговоришься. Чуть что, учите секретаря райкома, — не то пошутил, не то всерьез выговорил ему Баруков.

— Потому что нам, Адам Андреевич, когда ехали мы сюда, насулили прямо-таки златые горы. Всем поможем: и стройматериалами, и удобрением, и машинами. А на деле обернулось как? Все эти красивые слова, все обязательства у тех, кто их давал, чуть ли не силой вырывать приходится. Отшибло у людей память. «Откуда вы? — спрашивают. — Кто?» — «Из колхоза». — «Так подождите». Вот и подумаешь, часом, грешный, что многие из этих самых «обещалкиных» щедрыми такими были тогда потому, что тряслись, а вдруг самих возьмут да пошлют в колхоз. Запляшешь тогда! Лучше уж за чьей-то спиной, сподручнее…

— Похоже на то, Протасевич, что и сам ты теперь иначе глядишь на все, — всерьез огорчился Баруков.

— Нисколько, Адам Андреевич, не иначе! — запротестовал Андрей. — Только вот тут временами печет — в то место, которое называют «под ложечкой».