Давно уже утерял над нею власть тот первоначальный страх перед неудобствами сельской жизни. Теперь побеждало другое — самое оскорбительное для женщины.
…Поразмыслив, поспорив сама с собой и не раз обозвав себя дурищей, Лида все же пришла к выводу: пусть будет все, как и было. И виду не подаст, что ее задевает это (под «этим» подразумевались отношения Андрея и Дороховой).
…В соседней комнате раздался телефонный звонок, и заведующая детсадом крикнула:
— Лидия Михайловна, вас! Междугородная.
Значит, Андрей. Кто же еще?
Лида бегом кинулась к телефону.
— Алло! Алло!.. Это ты, Андрей?.. Добрый день!.. Добрый день, говорю. Ну что у тебя там? А?.. Когда будешь?… Не знаешь? Я так и думала. Ну, хоть на свои именины выберешься?.. Забыл! Дети мне уже голову задурили.
Видно, он не разобрал, и она повторила раздельно каждое слово:
— Дети, говорю, каждый день спрашивают, когда приедешь.
По голосу его она уже поняла, что он не сердится на нее за последнюю их размолвку, что снова такой же, как всегда, что тоскует по ней, по ним…
— Андрейка! — В голосе ее прорвалась вся та нежность, которую она скрывала теперь все глубже и глубже, которую маскировала нарочитым безразличием, даже суровостью. — Андрейка! Ну, как же отложить? А если я приеду?.. Почему не отпустят? Пустят, да ты не зовешь… Зовешь? — Она, как девчонка, покраснела, отвернулась к окну. — Кто у тебя там? Один? Ну ладно, ладно… Я тебя тоже. Дети целуют, помнят… Будь здоров… Приеду, раз сказала. Только ты не встречай, я сама. Ну, все. Все. Ага. Прощай. — Она хотела положить уже трубку, как вдруг вспомнила: — Алло! Андрей! Алло!
Трубка ответила далеким пустым гулом.
— Ах! — огорченно опустила на рычаг трубку и усмехнулась. — Самое главное забыла.
— А вы это самое главное скажете ему самому, — понимая Лиду, сочувственно улыбнулась заведующая.
— Придется уж…
Лида пожалела, что просила не встречать ее: день был жаркий, вещи заняли обе руки, она очень устала и никак не могла сообразить, как быстрее добраться до «Победы».
И все же это не мешало никак тому доброму чувству, которое завладело ею там, дома, и еще сильнее стало, когда по пути, на остановке, она шутя решила показать сноровку свою на поле.
Лида вошла в скверик, положила вещи на скамейку и присела отдохнуть, подумать, как ей быть. Вот если бы догадался, — мало ли, что велела… И в то же время хотелось приехать ненароком, неожиданно. Потому и решила на день раньше… Жаль, не договорилась с таксистом. Каких-нибудь рублей двадцать — и подкатила бы прямо к дому.
Она встала, чтобы взглянуть, не стоит ли еще такси у чайной, и ахнула: прямо на нее шла Дорохова.
В белом, спортивного покроя, легком платье, в белых туфлях и широкополой соломенной шляпе с букетиком полевых цветов, высокая, стройная, она показалась Лиде (как плохо ни относилась к ней) очень молодой и красивой.
Лида невольно присела на скамейку, а Дорохова, узнав ее и в свою очередь удивившись, торопливо направилась к ней.
— Смотри-ка, о волке помолвка, а волк и тут, — улыбаясь, сказала она и протянула узкую, суховатую руку с перстнем, в котором горел ярко-красный камень. — Легки на помине. Только что говорили о вас… Андрей Иванович был в редакции, сказал, что ждет на свое рождение завтра.
Она произнесла это так дружелюбно, искренне, что сама удивилась себе. Ведь хорошо знала, что Лида не любит ее, знала и то, что говорить то, что сказала сейчас, не следовало.
Лида тоже улыбалась, что-то отвечала, изо всех сил стремясь придать голосу спокойную независимость.
Они стояли друг против друга, говоря одно, а думая и чувствуя совсем иное.
— Где же Андрей Иванович? — принудила себя спросить Лида.
— Поехал в райком.
«Сперва в редакцию, а потом в райком… Ну, ясно». Лиде стало не по себе.
— Пойдемте туда, я помогу донести вещи.
— Спасибо, я сама, — уклонилась Лида, — тут же близко.
— Ну вот еще. Не так ведь и близко. А подарков на все четыре руки, — Дорохова, смеясь, взяла из Лидиных рук чемоданчик и сетку, — с вас тоже хватит.
Рита старалась говорить и держаться как можно проще, естественнее, но в глубине души злилась на себя за то, что ей плохо удавалось это. Какая-то излишняя суетливость была в движениях, натужливая веселость в голосе.
Лида все заметила и тоже досадовала, почему не отказалась решительно от ее услуг, не нашлась, не сумела ответить иначе.
Во дворе райкома их обеих первым заметил Баруков. Они стояли с Андреем у машины — Баруков лицом к улице, Протасевич спиной.
— Оглянись, Андрей, — прервал на полуслове себя секретарь райкома.
Тот быстро, через плечо, повернул голову и, как мальчишка, залился краской.
— Лида? Я не ждал тебя сегодня…
— Как видишь, я, и сегодня, — как-то очень твердо подчеркнула она последние слова.
Протасевич пошел ей навстречу и, как показалось, слишком уж поспешно обнял и поцеловал.
По его растерянному лицу Лида поняла, что приезд ее и эта их встреча здесь, во дворе райкома, да еще при таких обстоятельствах, для него действительно неожиданность, и, как ей почудилось, не такая уж приятная.
— Ну, так что же, Андрей Иванович, мы сейчас больше не понадобимся друг другу. Бери, отвози жену домой… — поздоровавшись с Лидой и отметив про себя какую-то странность ее поведения, сказал Баруков. — Федя где? А вам, Рита Аркадьевна, не по дороге со мной? Я — в «Первое мая».
— Нет, мне не туда. А вот, если по пути, подкинете в «Червоную смену».
— Пожалуйста. Ну, друзья, всего вам. — И, пожав руки Протасевичам, Баруков открыл дверцу машины.
Андрей и Лида остались вдвоем, один на один.
— Ну? — словно опомнившись, первый обратился к жене Андрей. — А я тебя завтра ждал. Собирался ехать встречать.
Он протянул к ней руки, хотел обнять, искренне обрадованный приездом. Лида видела это, но не находила в сердце своем и следа той нежности, которая переполняла всю ее по дороге сюда. Она легонечко отвела его руки и, как-то неопределенно усмехнувшись, сказал:
— Вот видишь, а я взяла и сегодня нагрянула.
— Ну и отлично, что сегодня. Чудесно, что сегодня.
— Чудесно, не чудесно — ничего уже не изменишь.
От Андрея не ускользнул ни этот чужой ее голос, ни жест, которым она оттолкнула его руки. Он настойчиво взял ее за плечи, повернул к себе:
— Лида, ты опять? В чем дело? Что произошло?
— Ничего не произошло. Все как было, так и есть. Где, правда, Федя? Не будем же мы тут, во дворе райкома, справлять твой день рождения.
V
Воскресенье. Баруковы и встали, и завтракали поздно. А теперь, поскольку никаких срочных дел не было, все вышли во двор.
Сыновья готовились к сдаче спортивных норм. Меньшой, дошкольник еще, Сашка и средний, десятилетний Коля держали туго натянутую веревку. Старший, Игорь, брал высоту.
Отец, Адам Баруков, сидя на последней ступеньке крыльца, по собственной инициативе выполнял судейские обязанности. Как и сыновья, он из-за своего неугомонного характера не мог усидеть спокойно. Как и они, вскакивал, снова присаживался на минутку, сам показывал, как берут высоту взаправдашние прыгуны.
Евгения Ивановна сидела на крыльце на… лобном месте — так окрестили хлопцы это высокое, добела выскобленное крыльцо. И тоже, не привыкши сидеть без дела, штопала дырки, которые ребята старательно готовили ей каждый раз к выходному.
— Отставить! — скомандовал Баруков-старший. — Игорь, на старт! Николай, Саша, веревку! Начинаем сначала.
Снова устанавливалась высота, снова Игорь возвращался «на старт», и покуда он брал разгон, отец сидел как на иголках. Если высота была в меру, плотный, даже толстоватый Игорь, одолевал ее. Но стоило поднять чуть повыше, как задевал веревку ногой и летел носом в песок.
Свыкшаяся уже со всем Евгения Ивановна, не меняясь в лице, поглядывала на это и не кричала нервно: «Игорь, кончай, говорю тебе!» Не бранила она и мужа, который впал в детство и сам помогает детям сворачивать шеи. Изредка, отрываясь от шитья, наблюдала за соперниками и высказывалась не как отец многословно, а кратко и выразительно:
