— Давай лучше о деле.

Отдышавшись, он приподнял голову, поднял листок, любовно взглянул на написанное, потом и листок и карандаш сунул под подушку. Заговорил он торопливо, стараясь, видимо, успеть сказать все до нового приступа удушья. Да, он еще поваляется тут. Тепло, не дует, чего ж не валяться!.. Но дело не должно лежать. Пьесы в читальне, на столе, ключи у тети Фени, уборщицы, так что можно и без него вести и спевки, и пьесы читать. Какую отобрать для постановки? Хорошо бы «Женитьбу». Веселая. Должна увлечь. Подколесина, жениха, мог бы сыграть Никола Кузнецов, но лицо… Лучше, пожалуй, он будет в роли Степана, а Подколесина пусть играет Шаша — вон какой он стал степенный, город подтянул его, только вот все еще малость шепелявит, но это ничего. Нюре можно бы предложить роль невесты, всем подходит. Ну а он, Курин, не отказался бы от роли экзекутора Яичницы. Звучит-то как!..

Вошла мать, с укоризной взглянула на него: нельзя так долго говорить. Затем поглядела на меня. Да, надо уходить, больному нужен покой. Протянул Виктору руку. Он долго держал ее в своей, губы дрожали, глаза говорили: приходи еще, еще…

Далеко от нашей деревня Семыкино, но я часто навещал Курина. Раза два ходили со мной Никола, Панно, Шаша, а однажды и Нюрка.

— А, купчиха пожаловала! — обрадовался было Виктор, но Нюрка сразу на дыбы:

— Вот-вот, лучше роли, чем купецкая невеста, мне не нашли. Так и буду я вам купчихой, ждите!

— Не хочу быть крестьянкой, хочу быть столбовой дворянкой…

— Да поймите же вы, засмеют меня в деревне, пристанет это дрянное купецкое прозвище.

— Кем же хочешь быть?

— Дуняшкой. Эта роль по мне. — И затопталась у кровати, делая сиротские глаза, — Витенька, миленький, уговори наших, Дуняшкой я буду отменной.

Болезнь не отступала. Как-то я застал у Виктора знакомого фельдшера Хренова, который однажды пытался лечить моего отца от запоя способом «облегчения». Еще в коридоре я услышал его привычные словечки: «хоша», «мабуть», «пардон». А когда вошел, увидел: и Виктор, и фельдшер — оба, морщась, тянули из стаканов самогон.

— Пардон, — посторонился Хренов. — Я сейчас уйду, хоша и рад бы остаться, но дела…

Когда он ушел, Виктор обернулся ко мне:

— А что ты думаешь? Легче дышится. Мабуть, и вправду сие зелье расширит горло. Сейчас я хоть плясать могу.

Он развеселился, принялся вставать с кровати. Рубашка расстегнулась, грудь и ключицы открылись. Каким же он показался худым, истощенным. Спустив ноги на пол, он покачнулся. Я удержал его, попросив опять лечь.

— Ладно, — покорно согласился он, — попляшу в другой раз. — И опрокинулся на подушку.

С минуту он молчал, шумно, с присвистом дышал, на лбу, на вздрагивающих губах выступил бисер пота. Вытащив из-под матраса платок, он утерся, наморщил лоб.

— Что-то я хотел сказать тебе, — начал он вспоминать. — Забыл. Нет-нет, вспомнил. Знаешь, вещица твоя понравилась. О первом тракторе. Это даже не заметка. И не корреспонденция. Картинка — очерк, да. Шурочка, сестренка, читала, ей тоже понравилось…

Я почувствовал, что краснею до корней волос. Картинка, верно, была напечатана, редакция прислала мне и газету, да еще с благодарностью. Но в письмеце, пониже подписи замредактора, была приписочка:

Наверняка были и другие ошибки, потому что вслед за письмом редакция прислала мне учебник русского языка. Видно, не с французского, а со своего родного надо начинать.

— Что же ты голову опустил? — спросил Курин, — Мне кажется, ты нащупываешь свою дорогу. Старайся!

Я не решился сказать ему о письме из редакции, не мог и смущение подавить. Сидел как на иголках.

Я стал ходить к нему чуть ли не каждый день. Как-то принес стенгазету, которую мы выпустили без него всей ячейкой. Я написал заметку о ночном посетителе под заголовком: «Кто он?» Нюрка набросала рисунок: к трактору во тьме крадется зловещая фигура с ломом. Стенновка обрадовала Курина.

— Так и держать! — пошевелил он головой.

С каждым днем болезнь подтачивала здоровье Курина; когда он старался улыбнуться, лицо искажала гримаса. Все реже и реже брался за карандаш. Есть он не мог, принимал только сладкий чай. Иногда он звал на короткое время сестру, просил что-нибудь сыграть на гитаре, а мне, если я тут оказывался, кивал:

— Погляди, какая у меня сестра. Первейшая красавица.

Шурочка была и впрямь хороша. Высоконькая, светловолосая, с такими же, как и у брата, приветливо-улыбчивыми глазами. Ей было лет семнадцать. Тех бантиков, которые я видел на фотографии, она уже не носила.

Она садилась у кровати и играла на гитаре веселые песенки, негромко напевая. Виктор слушал, не сводя с нее глаз, и, когда она уходила, говорил, поддерживая рукой трясущиеся губы:

— Хороша, верно? Да ты не молчи, отвечай. Я так считаю: такой сестре каждый бы позавидовал.

Жалеючи брата, Шурочка ездила за кагором то ли в бывшее волостное село, то ли в районный город и теперь поила задыхавшегося Виктора с ложки. Когда он «поотошел», она стала писать под его диктовку. Однако диктовать Виктору было трудно, он то и дело хватался за горло, морщился от боли. Лицом он еще больше осунулся, на лбу и около рта чернели глубокие складки.

— Видишь, — чуть скосил он на меня глаза, — работаем в две смены. Садись, отдохни с дороги.

— Тебе, Витя, самому пора отдохнуть, — напомнила Шурочка. — Полежи спокойно, а я пойду.

Оставшись со мной, Виктор спросил, что у нас нового, как подвигаются дела с «Женитьбой». Подготовка спектакля больше всего интересовала его. А я в этот раз ничем не мог порадовать его: у Шаши кончался отпуск, через два дня ему надо ехать в город, в мастерскую, драмкружок лишался жениха.

— Жалко! — ответил Виктор и предложил: — Попробуйте Павлушку провести в Подколесина. Ему надо встряхнуться.

— А он уже встряхнулся: вызов получил, скоро поедет гуда же, в город, готовиться на тракториста, — сказал я.

— Так это ж здорово! Просто отлично!

— Что отлично? — не понял я.

— Раз будет свой тракторист, то будет здесь и трактор. С постоянной пропиской. Не задерживайте Павлушку, посылайте. Эх, увидеть, бы мне!.. — Глаза его блеснули. — Шурочка, Шурочка, — захрипел он, — зайди, дай еще ложечку, дела-то…

Подождал. Она не пришла. Слегка пошевелил головой.

— Видно, нельзя. Она знает, строгая… А вам, быть может, что полегче? — снова вернулся он к разговору о спектакле. — Вон поройся на этажерке. В одном журнале, в последнем, есть одноактная пьеса. О первой деревенской комсомолке. Шурочке понравилась. Не начать ли с малого?

Я нашел этот журнал с пьесой и стал было читать, но Виктор сказал, чтобы я взял домой. Пьесы надо читать не спеша. Главная роль должна полюбиться Нюре. Тоже ведь первая комсомолка.

— А за «Женитьбу» возьмемся позже. Скоро я поднимусь и помогу, — пообещал Виктор и сделал движение, как бы доказывая, что этого ждать не так уж долго.

Как ему хотелось жить и работать!

Уходя, я встретил на крыльце Шурочку.

— Пойдем по тропочке, провожу тебя.

Миновав деревню и спустившись к мостику через ручеек, она остановилась и обернулась ко мне.

— Вчера у нас был секретарь ячейки Топников с доктором, — начала она. — Доктор сказал, что надежды нет. Рак горла и пищевода… — Она потянулась за платочком, шепотом произнесла: — Такие дела…

— Неужто все?..

— Все. Не знаю, как я без него… Он после смерти отца единственной опорой был у нас с мамой. Если бы не он, может быть, я и в педучилище не поступила — в школе училась так себе… — призналась Шурочка. — А он надел на меня узду, хватит, говорит, идти налегке. Запряг и сам стал помогать везти воз. — Она замолчала, наклонив голову и чертя носком туфельки узоры на песке. Я стоял и глядел на нее и на узоры. Нарушать ее молчание не посмел.