Обширные склоны, высокие вершины, глубокие долины похожи на огромную рельефную карту, вылепленную из белейшего творога. Вдобавок и деревья в лесах, зеленевших и черневших в летнюю пору, засыпаны теперь толстыми белыми, словно бумага, пластами снега. Звенит чистый воздух, и сердца лыжников тоскуют по заснеженным склонам гор.
— Поехали, поехали! Гей, гоп!
Фабрикант с женой и Палько — на татранском Гребенке. Они поднялись сюда из Смоковца по канатной дороге. На них лыжные костюмы, на ногах лыжи. Фабрикант и его жена очень любят кататься. Здоровый спорт, и веселый при этом!
Посмотрите на Палько, как он сейчас перевернулся! И не ушибся. В снегу падаешь, как на перину — совсем не больно. Снег мягкий, сыпучий. Палько не холодно. У него хорошие теплые рукавички, костюм греет, как печка. Правда, на лыжах ходит он еще плохо, но падает просто мастерски! Нет здесь лыжника, который упал бы столько раз, как он. Но и это тоже искусство! «Эка невидаль — вниз скатиться на лыжах! Это всякий сумеет, — подумал Палько, — а вот попробуйте скатиться на спине, как я!»
И в самом деле Палько скользит больше на спине, чем на лыжах. Что за беда, он еще научится и на лыжах кататься! Лыжи у него хорошие, ремни в порядке, палки тоже. А это самое главное. Остальное придет само собой. Мы уверены, что дней через десять, глядя, как гордо он карабкается вверх на лыжах, смеяться нам не придется, а пока лыжи позорно едут на нем с горки. Он еще будет скатываться вниз, словно чертенок на ведьме!
И фабрикант об этом позаботится. Он очень любит играть, если есть время, с Палько, учить его ходьбе на лыжах. Когда у мальчика ничего не получается и он летит кубарем, у фабриканта от смеха даже живот пляшет.
— А Гребенок неподходящее место для таких лыжников, как мы, — говорит фабрикант. — Боюсь, как бы с мальчиком несчастья какого не было. Спустимся к Смоковцу, а оттуда прогуляемся по дороге Свободы к Ломнице. Горы там пониже и не такие крутые. А потом из Ломницы мы можем доехать до дому на поезде.
— Хорошо, — соглашается фабрикантша. — И у меня здесь голова кружится, но сначала зайдем в отель пообедать.
Палько предпочел бы остаться. Очень ему нравятся эти высокие горы. С них видно все далеко-далеко. Вокруг скалистые утесы, ниже леса, занесенные снегом, а вдали, в Спишской и Липтовской котловинах, рассыпаны городки и деревни. У подножия гор пыхтит поезд, такой смешной среди бесконечных снегов, он ползет по белому полотну, будто черный червячок.
— Иди, Палько, не отставай!
— Опять ты его Палько называешь. Ведь я говорила тебе, что не надо его так звать. Это звучит грубо, простонародно: «Палько, Палько!..» Фи, — сердится фабрикантша.
— А как же его называть?
— Палик, Пали.
— Но ведь это по-венгерски!
— Неважно, раз так красивее! А не нравится тебе, будем звать его Пачко…
— Иди, Пачко, иди сюда!
После хорошего обеда кататься на лыжах лучше, чем натощак. А Палько и вправду наедается до отвала. Вот и сейчас он выходит из отеля, раздувшись от еды — поперек себя шире.
Он спускается по канатной дороге, а потом едет от Смоковца по хорошей лыжне… И ничего, все получается как надо. По укатанной лыжне Палько несется впереди, фабрикант с женой за ним. Не прошло и часа, а они уже вблизи от Татранской Ломницы.
Вдруг Палько остановился, как-то изумленно огляделся. Что с ним такое? Почему он стоит? И снова с таким изумлением озирается. Словно узнал что-то, увидел что-то знакомое. Или просто ждет фабриканта и его жену? Тогда почему же он так приглядывается к деревьям и к занесенному снегом ручейку? Почему ему вдруг захотелось идти по нетронутому снегу вдоль ручейка, вьющегося змейкой? И вот Палько уже бредет туда, проваливаясь в снег, идет все дальше и дальше…
Да, вот здесь летом было небольшое озеро, а сейчас — завеянная снегом ледяная равнина… Там, где сейчас высокий сугроб, была лужайка… И скоро будет все снова, как прежде. Ведь на юге уже началась весна. Там, где живет Ганка, уже пробивается трава и птицы поют… А через несколько недель и здесь то же самое будет. Да, да, высокий сугроб исчезнет. Из-за косогора снова выглянет старый сарай. Сейчас его не видно. Он еще под снегом. Никто там не живет. Все пусто… И Палько стоит и смотрит, словно что-то припоминая. Смотрит во все глаза. И не замечает даже, что сзади стоят его названые родители. Они по следам лыж пошли за Палько тоже поглядеть на место, где жил их приемыш…
Что же творится в душе Палько? Вспоминает ли он свою мать и брата с сестрами? Не хочется ли ему вернуться обратно в сарай, занесенный снегом? Он поворачивает назад и уходит.
— Мама, папа, поедем домой…
С РАБОЧИМИ
Лучше всего чувствует себя Палько, когда можно ненадолго покинуть роскошный дом и убежать к рабочим на фабрику «папочки».
— Здлавствуйте, дядя! Как вы поживаете? — заговаривает он с рабочим у машин.
— Здравствуй, Палько! А как я живу, скажу тебе, когда ты правильно выговоришь: «На дворе трава, на траве дрова!»
— На дволе тлава, на тлаве длова!
— Плохо. Скажи: «р-р-р-р»!
— Лр-лр-лр…
— Ну, вот видишь! Понемножку идет дело! Ты хорошенько языком-то действуй! Вот так: рррр…
— Рррр…
— Хорошо. Только не забывай об этом! Все время упражняйся! А то станешь шепелявым.
— А тепель вы скажете, как вам живется?
— Ну, как всегда: два дня плохо, а на третий и того хуже…
— А почему вам плохо?
— Потому что тебе и твоему «папочке» прекрасно…
Палько очень любит рабочих. Они его друзья-приятели и заменяют ему сверстников. Всякий раз, когда ему позволяют выйти из дома, он бежит к ним. Он подходит к конвейеру и у всякого спрашивает, кто что делает. Рабочие охотно ему отвечают. Они тоже его любят. Они знают, как и откуда попал он к фабриканту. И прозвали его Глупышкой.
— Дядя в саже, а зачем столько угля в печь блосать? — спрашивает Палько у кочегара.
— Чтобы огонь был побольше.
— Лазве вам холодно? Ведь здесь такая жала.
— Не нам это тепло нужно, — отвечает кочегар, снова открывая круглую железную дверцу печи и бросая в пламя широкой лопатой блестящий черный уголь.
Из печи пышет таким жаром, что Палько отступает назад, закрыв глаза ладошками. А этот дядя кочегар совсем близко стоит от огня, пока набросает угля в печь. У этого бедняги все лицо опалено. Даже бровей нет! А одежда какая! Черная, будто уголь, и блестит, словно туфельки Палько.
— Дядя, а у вас эти часы холошо идут?
— Какие еще часы?
— Ну вот эти, вы на них глядите сейчас.
— Да это и не часы вовсе, а манометр.
— А зачем?
— Ну вот гляди. Я бросил уголь в печь, большой огонь развел. Над печью котел с водой. Вода в котле кипит, клокочет и в пар превращается. Пар вон выйти хочет, попадает на кулачки, давит на них, и тогда эти кулачки двигаются. С кулачками соединены колеса, а с колесами — через трансмиссии из кожаных ремней — на фабрике все машины соединены. Так конвейер приходит в движение, и рабочие, которые работают на нем, могут товар выделывать.
— Понимаю, — говорит Палько. — А зачем манометл на котле?
— Манометр показывает давление пара в котле. С какой силой пар нажимает на кулачки.
— Понимаю, понимаю, — очень решительно уверяет Палько. Он не хочет, чтобы его считали дурачком.
Так мальчик постепенно узнает все тайны паровой машины. Узнает, зачем нужны различные ручки, колесики, рычажки и трубочки. Он знает, что нужно повернуть, чтобы пар зашипел: кссс-шшш; где что потянуть, чтобы загудел гудок на фабрике: уууууу…
И черный кочегар всегда хвалит своего прилежного ученика, гладит загрубевшей рукой по голове. Палько это приятно. Его не тревожит, что от этой руки на щеках остаются черные пятна и запах масла и железа.
Но фабрикантше это очень не по вкусу, и потому она запрещает своему «любимцу» ходить на фабрику, где столько сажи и золы. Она не понимает, что может нравиться Палько среди этих грязных рабочих. Ведь в гостиных так красиво, чисто и уютно! Почему же мальчику там с ней не сидится?
