А можно отправиться к соседней деревне, к Скля́рову. Напасть на скляровских, объявить им войну. У них нет пращей, можно здорово нагнать на них страху. Пленных сечь — каждому пять розог по заднему месту. Весело будет, как на войне…
— Чур, я палач! — крикнул Фекиач-Щурок. — И надо выбрать капитана.
Выбрали Ергуша.
— Ладно, — сказал Ергуш, — только уж каждый смотри в оба!
Самые большие поля тянулись на восток от деревни и граничили с полями Склярова. Идти надо было через Верхний конец, потом садами и — тропинками — через поля. Ергуш украдкой заглянул по дороге во двор дома с заплатанной тесовой крышей, но никакой девочки с косичками не увидел.
— Делайте пращи, — приказал Ергуш, — чтоб у каждого была. Как зайдем за деревню, упражняться будем.
Мальчики помладше вытащили веревки, стали их мерять, связывать. У всех старших уже были пращи из толстых бечевок; тщательно сложенные, они лежали в карманах.
За садами разошлись; подбирали камни, метали их в поле. Младших ребят Ергуш расставил по флангам.
Стали станом на границе между землями обеих деревень, в густых кустах. Развели костер и палками принялись выковыривать из гряд забытые картофелины. Когда костер прогорел и образовался толстый слой золы и углей, закопали картофелины в золу и расселись вокруг.
Ергуш сказал:
— Надо подойти к Склярову поближе и вызвать неприятеля. Пусть идут малыши дразнить скляровских. Как только враги соберутся, бегите сюда. А мы тут подождем и нападем на них.
Нельзя было не согласиться с ним — предложение Ергуша всем понравилось. Четыре-пять младших мальчиков пошли к Склярову.
— Вы их дураками ругайте! — крикнул им вслед Фекиач-Щурок. — От этого они прямо бесятся, — добавил он вполголоса.
Малыши, хоть и были еще очень далеко от Склярова, начали выкрикивать хором:
— Ду-ра-ки! Ду-ра-ки!
Крик был насмешливый и воинственный. Вскоре мальчики скрылись в лощине, и их не стало слышно.
Костер жарко разгорелся, хворост трещал, отскакивали горящие сухие веточки. Йожо Кошалькуля промолвил:
— Биться будем как черти. Ничего не бойтесь…
Его собрались было осадить, как вдруг всем показалось, что у кого-то горит одежда.
— Что-то тлеет, — заявил Ергуш. — Пахнет паленой тряпкой.
Стали осматривать свои кабаницы, штаны — не нашли ничего подозрительного.
— А пусть себе тлеет, — спокойно сказал Фекиач-Щурок, — мне дела нет!
В это время шляпа у него задымилась, и что-то защипало на голове. Он сорвал шляпу, выпучил глаза и ахнул: в новенькой шляпе была дырка! Уголек попал на шляпу, прожег ее и чуть припалил волосы…
— Кто это сделал?! — грозно заорал Фекиач-Щурок и, выхватив из костра горящую разлапистую ветку, стал бить ею кого попало. Всех, кроме Ергуша. Больше всего досталось Йожо Кошалькуле. Ребята разбежались — домой! У костра остался один Ергуш. Сидел молча.
Палач Фекиач-Щурок вернулся к костру; отчаяние было написано у него на лице.
— Отец меня убьет, — сказал он. — Как бы замазать дырку…
Попробовал залепить слюнями — ничего не получилось. Фекиач снова заговорил:
— Отец с мачехой заодно, они меня мучают. Вырасту — уж я им отслужу!
Глаза его сверкали, и слезы катились из них.
Ергуш все молчал. Попробовал картошки, выгреб те, что были помягче.
— Ешь, — сказал он наконец. — Испеклись.
Разложили картофелины, соскребли ножиками уголь, стали есть. Горячие! Открыв рот, выдыхали горячий пар. Фекиач-Щурок задумался. Его мучила мысль о прожженной шляпе.
Со стороны Склярова послышался крик:
— Ду-ра-ки! Ду-ра-ки!
Малыши бегом возвращались к костру, за ними — как муравьи! — множество незнакомых мальчишек. Скляровские! Они гнались за юными разведчиками, швыряли в них твердыми комьями. Палач Фекиач-Щурок приготовил пращу, набрал камней в кучку.
— Эй, — сказал Ергуш, — еще убьешь кого, не надо! Бросай комки земли, камнями не швыряйся!
Фекиач не ответил, лишь зловеще улыбнулся. Он заложил камень в пращу, размахнулся, бросил… Камни так и посыпались на скляровских. Те опешили, но не побежали. Комьями земли стали осыпать противника.
Разгорелся жестокий бой. Малыши Ергушевой партии подбежали к костру и, выстроившись в ряд, тоже стали кидать комья, как им Ергуш велел. Сражались самозабвенно… А Фекиач бросал камни. Ергуш обежал вокруг кустов, напал на скляровских сбоку.
Неприятель в смятении стал отступать. Скляровские сломя голову кинулись наутек, падая по дороге. Победители преследовали их. Один из врагов — небольшой, неповоротливый, как колода, мальчишка — отстал от своих. Тяжелые отцовы сапоги мешали ему бежать, товарищи его бросили. Он упал и был захвачен в плен.
Палач Фекиач-Щурок подскочил, принялся безжалостно сечь его ореховым прутом.
— Я палач! — приговаривал он. — А ты пленник! Знай, с кем дело имеешь!
И он хлестал, хлестал, не хотел остановиться. Пленный взвизгивал, метался, просил пощады — смотреть жалко!
— Опомнись! — вмешался Ергуш и вырвал прут из рук Фекиача. — Не обижай пленных!
Фекиач-Щурок покачнулся, чуть не потерял равновесия, когда Ергуш вырвал у него орудие казни; обиделся. Злобно посмотрел на Ергуша и, пробормотав несколько слов, которых никто не расслышал, ушел.
У Ергуша испортилось настроение.
— Уж больно он разозлился, — сказал Ергуш про Фекиача, обращаясь к плачущему пленнику. — А ты не обижайся, это он тебя так просто, в шутку…
Пленный пошмыгал носом, утерся рукавом. Боязливо поглядывая из-под старой шляпы, он поплелся к своей деревне.
На пригорке перед Скляровым собрались побежденные, кричали оттуда:
— Погодите, паршивцы! Попадетесь нам в руки!
— Ду-ра-ки! — крикнул Ергуш и повел малышей восвояси.
Они побежали бегом и скоро были в деревне.
Из низенького дома неподалеку от фабрики доносился пронзительный страдальческий вопль. Ергуш узнал голос Фекиача-Щурка. Отец порол его за шляпу. Порол, видно, жестоко и беспощадно…
ДЕНЬ ВСЕХ СВЯТЫХ
Туманным утром мама позвала Ергуша и сказала:
— Сегодня день всех святых. Надо пойти на старый погост, убрать отцову могилу.
— Иду, — сказал Ергуш.
И пошел на кладбище с корзинкой и лопатой на плече.
Могила отца, как и рассказывал дядя Кошалькуля, была в углу кладбища, у самой ограды. Найти ее было нетрудно: она выдавалась высоким холмиком. Остальные, наверное, очень старые могилы уже осели, сровнялись с землей.
Ергуш скосил высокую траву на могиле, натаскал земли, поправил холмик, придав ему четкую форму. В кустах на Загробах нарезал большие пласты зеленого моха, наломал калины; доверху корзину набил. Вернувшись на кладбище, обложил холмик мохом, украсил красной калиной.
Под вечер мама зажгла четыре свечки, поставила их на стол и сказала:
— Две — за моих родителей, одна — за вашего отца, а четвертая — за ребеночка моего умершего…
Все встали на колени, помолились.
От мальчиков Ергуш слыхал, что в день всех святых ходят люди на кладбище и зажигают свечи на могилах. Спросил: почему же мама ставит свечи дома? Мама не ответила. Ергуш покосился на пакет — в нем было еще много свечей. Тогда он вытащил одну, сунул в карман и выскользнул из дому.
На дороге к деревне встретил Палё Стеранку.
— А я за тобой, — сказал тот. — На кладбище полно народу, а свечей — как в церкви. Можно стащить…
Кладбище было видно издалека. Оно освещалось маленькими огоньками, расставленными в порядке, будто звезды в небе. Мальчики прибавили шагу.
— А я уже не хожу со стадом, — бросил Палё. — Вчера в последний раз гонял. И на погосте нет у меня никого — мы здесь недавно живем. Наши, которые померли, похоронены в Сельнице, мы там раньше жили. Это очень далеко отсюда.
Ергуш пожалел Палё. Бедняга, нет у него никого на погосте…
— Хочешь, — сказал он, — идем со мной. Мой отец лежит на старом кладбище, и у меня есть свечка. Зажжем ее и полежим у могилы. Можешь там побыть, как у своего, и тебе не будет грустно.
