Быстро промчалась гроза, исчезла за горами. Синее небо заблестело в лужах, земля запахла хлебом. В скошенном саду распрямилась мелкая травка, засверкала свежими соками.

Ергуш заметил в саду что-то странное, черное, как бархат; оно шевелилось в молодой траве под деревьями. «Наверное, дрозд, — подумал он. — Крылья намокли, не может летать».

Он перепрыгнул через плетень и, прячась за деревьями, шаг за шагом стал подкрадываться. Взял шляпу в обе руки, бросился вперед, растянулся на животе. Под шляпой что-то возилось, отчаянно трепыхалось. Что-то сильное, мускулистое. Ергуш недоумевал: что бы это могло быть? У птицы нет такой силы…

Сунул руку под шляпу, нащупал. Теплое… Обхватил пальцами — ворочается, извивается, лапками царапается. Вытащил — маленькая свинка! В черной бархатной шубке. Сопит, ножками дрыгает, просится на землю. Побежал Ергуш в дом, положил свинку в кухне на пол. Анна взвизгнула, вскочила на лавку. Рудко заревел.

— Пусти его, пусть живет, — сказала мама. — Это крот. Ловит жуков, червяков — полезный.

Ергуш вынес крота в сад, положил на траву. Крот заработал лапками, зарылся мордочкой — ушел в землю. Осталась после него только небольшая дырочка.

После дождя прибежал Нацко, запыхавшийся, нетерпеливый.

— Я нашел гнездо, — сказал он, — большущее, как четверик[8]. Там, наверное, ястребы.

Помчались, шлепая по лужам босиком. Напрямик — через Гать, через мостик выше Котла. Через сад на Катрене, через поляну Волярку — к самому Леску. На исполинской липе, высоко, у тройного развилка сучьев, темнело что-то круглое, загадочное… Однако никакие ястребы над деревом не вились.

— Может, сидят в гнезде, — шепнул Нацко. — Лезь ты, я боюсь ястребов.

Ергушу все это было подозрительно. Он внимательно разглядывал развилку — казалось, что это вовсе не гнездо. Ствол липы был мокрый, руки и ноги будут скользить. Неохота ему было лезть на этого великана.

Нацко покорно сказал:

— Ладно, я полезу. Ты будешь виноват, если они на меня налетят…

Он полез, охая и причитая. Перебирался с ветки на ветку, как молодая обезьяна. Когда он был уже недалеко от гнезда, крикнул вниз:

— Если будут птенцы, я дам тебе только одного! Это я их нашел!

Он взглянул вверх и нахмурился. Посидел нерешительно на ветке и, бормоча что-то себе под нос, начал спускаться.

— Струсил? — спросил Ергуш.

— Да не струсил… Это просто шишка!

На развилке липы вздулся огромный нарост.

Ергуш хохотал, потешался от души. Подхватил Нацко, помог ему слезть.

Тут что-то просвистело мимо них, ударилось в липу и упало наземь. Посмотрели — камень; круглый, как куриное яйцо.

— Кто швыряется? — Ергуш огляделся.

Опять свист. Камень пролетел меж стволов, с тупым стуком упал, зарылся в землю. Нацко стащил шляпу, смял ее в кулаке и хотел было броситься наутек.

— Не беги, — остановил его Ергуш. — Ответим тому, кто бросает. Научим, как себя вести!

Они выскочили из Леска.

На той стороне Волярки, у самой Ольховки, возле Гати, какой-то мальчишка то нагибался, то вновь выпрямлялся. Вот он покрутил рукой, закружился, бросил; еще один камень с шумом полетел в сторону Леска.

— Я его вижу! — шепнул Ергуш и бросился бегом через поляну.

Нацко вприскочку — за ним.

Когда они приблизились, мальчишка перестал швыряться. Поджидал их, ядовито ухмыляясь. Ергуш сразу узнал его: Матё Клещ-Горячка. Тот, что без матери, без сердца…

— В кого кидаешься? — с угрозой спросил Ергуш.

— В мух! — отрезал Матё Клещ и еще противнее осклабился.

Ергуш и Нацко стали смотреть, что он делает. Он постоял-постоял, поднял голыш, вложил в пращу. Раскрутил ее, сам закружился, подпрыгнул, метнул. Камень со свистом пронесся над Леском на огромной высоте — маленький, как мушка.

— Эй ты, который лягушек боится! — сказал Матё Ергушу. — Иди сюда, научу метать камни пращой!

Ергуш подошел, остановился в двух шагах от Матё. Нацко не доверял ему — остался на месте.

— Вот гляди! — стал показывать Матё. — Берешь камень, вкладываешь его сюда, в петлю. Раскрутишь и бросаешь. — Он размотал пращу, вложил в нее большой камень. — Вон туда смотри, в небо!

Ергуш задрал голову, ждал молча. Матё Клещ раскрутил пращу и ударил Ергуша камнем. Ергуш упал, у него в глазах потемнело. Очнувшись, схватился за левый локоть. Боль была нестерпимая, он встать не мог. Нацко суетился вокруг него, плакал, причитал. Матё Клещ, со своими колючими глазками, со своей ядовитой улыбкой, зачерпнул воды шляпой, стал лить Ергушу на голову. А сам все ухмылялся — сил нет, до чего противно.

— Говорил я, мы еще встретимся! — сказал он. — Со мной не связывайся!

Матё схватил Ергуша под мышки, попытался поднять. Нацко перестал хныкать, принялся помогать ему. Поставили Ергуша на ноги, повели по краю поляны, вдоль сада. Ергуш едва брел, ноги у него дрожали.

— Ты, может, и сильный, — ехидно говорил Матё Клещ, — да я-то злее. Ни на что не гляжу, я и убить могу.

Ергуш молчал, стараясь идти самостоятельно. Ноги перестали дрожать, ступали увереннее. Попробовал руки — сила возвращалась. И боль в локте проходила. Они были уже возле верб, на том месте, где зимой со Штефаном Фашангой отводили воду на поляну. Тут Ергуш вырвался — злость закипела в нем, — схватил Матё, приподнял, бросил в канаву. Матё воткнулся лицом в ил. Нацко заплакал, захныкал, заметался над канавой.

Матё Клещ выбрался из канавы. Лицо у него было все в иле, только колючие глазки сверкали. Он завизжал нечеловеческим голосом, рванулся к садовой ограде, вырвал из нее камень с голову величиной. Визг перешел в рев, он кинулся к Ергушу — остановился в двух шагах. Поднял камень, но не бросил: хотел обмануть, заставить Ергуша уклониться и тогда поразить его. С дикой злобой смотрел он ему в лицо.

Ергуш, слегка побледнев, не спускал глаз с камня. Не двигался. Он уклонится тогда лишь, когда Матё швырнет. В последний миг. Не раньше — раньше будет ошибкой.

Матё Клещ взревел еще громче, хриплым голосом. Пригнулся, метнулся вперед — бросил…

Огромный камень мелькнул перед самыми глазами Ергуша — он мгновенно лег лицом вниз. Камень пролетел мимо, Матё Клещ кинулся прочь. Ергуш стрелой пустился за ним, догнал, схватил за плечи.

— Убью! — срывающимся голосом орал Матё.

— Нет, — спокойно сказал Ергуш. — Не убьешь.

Он помолчал и добавил:

— Я тебя обижать не стану, у тебя мачеха.

И, отпустив Матё, вернулся к Нацко.

Матё Клещ стоял понурившись, смотрел в землю. Потом вдруг бурно заплакал и побрел через Катрену. Всхлипывая, он свернул к реке, умылся. И затих. Посидел на камнях, потом пошел обратно к вербам. Лицо у него было серьезное, застывшее. Под вербами Ергуш и Нацко мыли в канаве ноги.

— Давай дружить, — сказал Матё, подойдя к Ергушу.

На лице у него уже не было злобной ухмылки. Он протянул Ергушу руку.

— Я тебе больше не верю, — тихо сказал Ергуш. — Ты со спины нападаешь.

— Честное слово, не буду! — воскликнул Матё. — Давай подружимся, никого тогда не будем бояться…

Ергуш принял его руку.

Вечерело. Сумерки ложились на мокрую траву. Бойцы провожали друг друга домой. Насвистывали, смеялись — как смешно они подрались. Больше этого никогда не будет…

Матё Клещ-Горячка свистел под забором. Удивительно умел он свистеть отрывок из разбойничьей песенки — с трелями, с переливами. Трудно было подражать ему.

Ергуш вышел на дорогу; мальчики начали шептаться, секретничать.

— Я двух гусей убил, — доверительно рассказывал Матё. — Никому не говори! Плавали они на воде, целое стадо. Я выдернул жердину из фасоли — и швырь! Гуси — кто куда, будто пальнули в них. А двое крылья раскрыли, шеи вытянули, и понесло их водой…

Матё руками размахивал, показывал, как было дело. Улыбался ядовито.