Матё Клещ обиделся, встал и пошел к дверям. Палё Стеранка и Ергуш поплелись за ним. Зузка подбежала, ухватила Ергуша за рукав, шепнула:

— Оставайся, Ергушко!

— Я с товарищами, — сурово ответил он и вышел.

Выйдя со двора, побрели по деревне. Молчали. Первым заговорил Палё Стеранка:

— Наверняка она и не видит ничего. Потому что маленькая еще. Вырастет — может, лучше будет.

По деревне, под окошками домов, раздавались песни о рождении Христа. Всюду кучками стояли люди, разговаривали, ждали полуночи. Небо было ясное, от мороза слипались ноздри.

— Ну и ладно, — сказал Ергуш. — А я больше и смотреть-то на нее не буду!

Проводили друг друга — спать разошлись. Ергуш все представлял себе лицо Зузки. Улыбается вкрадчиво, насмешница, язычок ядовитый… Смотрит на Густо Красавчика, чуть в глаза ему не вскочит… Он встряхнулся. Отогнал видение, стал думать о Палё, добром друге: «С тобой, Палё, хорошо мне, как в раю. А Матё?.. У Матё, бедняги, мачеха…».

Дядя Кошалькуля пришел. На дворе теплый предвечерний ветерок играл падающими снежинками. Дядина деревянная нога глубоко вдавливалась в размякшую землю.

— Я вот чего пришел, — сказал дядя, — отдай парня в работу.

И он рассказал обо всем: как поступил сторожем на завод, где льют медь, и что там берут на работу трех мальчиков, вот он и пришел за Ергушем.

— Моего Йожо приняли и еще одного соседского парнишку, Штево Фашангу. Пусть ребята к делу приучаются. Хоть не избалуются…

Мама рада была, благодарила дядю. Погладила она Ергуша по голове и сказала:

— Что ж, пусть его. Хорошим работником вырастет.

Дядя долго еще говорил — о том, как разыскать завод, о господах тамошних, о плате: нигде столько не заработаешь, много платят. Надымил своей трубкой так, что дышать нечем стало, и ушел.

Ергуш на другое утро отправился в город: под мышкой — бутылка с кофе, сало да кусок хлеба — еда на целый день.

На окраине города, по правую руку, за высоким забором стояли большие здания. Оттуда доносились тяжкие удары, из длинных труб валил черный дым. Если Ергуш верно понял дядю, то это и есть завод. Пройдя вдоль забора, Ергуш добрался до ворот. Из сторожки за воротами выглянул дядя Кошалькуля, улыбнулся, впустил Ергуша.

— Ну, держи себя хорошенько! — сказал он и, указывая на высокий дом посреди двора, добавил: — Подожди вон там у входа. Как пойдет мимо толстый господин с красным лицом да в золотых очках, сними шляпу, поздоровайся. Это будет сам пан директор! — уважительно шепнул дядя. — Входи за ним в контору и говори: пришел, мол, на работу наниматься.

Долго, очень долго ждал Ергуш в указанном месте. Закоченел совсем. А толстого господина в очках будто и на свете не было. Стал Ергуш прохаживаться перед домом, раздумывать о новой своей, о будущей жизни.

Из сторожки выбежал дядя Кошалькуля и бросился к воротам, как на пожар. Снял шляпу, отворил ворота. Вошел толстый человек с большим животом; лицо красное, на носу золотые очки. На дядю и не взглянул, не поздоровался в ответ. А сердитый — таких сердитых Ергуш еще и не видывал. Того и гляди, заревет страшно, разъяренным быком, брюхом своим задавит правых и виноватых, попадись только под руку. Странный холодок пробежал у Ергуша по спине.

Толстяк направился прямо к нему. Ергуш отступил с дороги, снял шляпу, неуклюже поклонился.

Толстяк будто и не заметил — не поздоровался. Как же так? В контору он не пошел, стал расхаживать по двору — туда и обратно — вдоль стены дома, в точности как Ергуш недавно. Смотрел под ноги, на свои красивые, ярко начищенные ботинки. Пыхтел злобно. Поворачиваясь, всякий раз он встречался с Ергушем.

«Видно, не заметил меня, — подумал Ергуш. — Надо еще раз поздороваться».

Он опять обнажил голову, поклонился вежливо; ответа не было.

«Может, глухой он? Погромче надо!..»

Ергуш еще раз подошел к толстяку, снял шляпу, громко сказал:

— Дай бог счастья!

Только хуже вышло: толстяк остановился, сверкнул глазами, весь побагровел, как свекла.

— Что пристал! — крикнул он. — Вот как наподдам, тогда будешь знать!

«Что же это? Непонятно! — Ергуш от удивления замер на месте, не зная, как теперь поступить. — Наподдать хочет? Нет, лучше убраться прочь!» И он двинулся к воротам.

— Стой! — гаркнул толстый и шагнул за ним. — Чего тебе тут надо?

— Работу, — ответил Ергуш. — Дядя Кошалькуля говорили…

Толстый господин посмотрел на него так, будто вовсе не видел его, — глядел сквозь него куда-то далеко-далеко. Что-то обдумывал, кусая губы. Наконец бросил:

— Ступай в контору к мастеру! — и показал на дверь.

Ергуш вошел. Сначала был узкий коридор, потом дверь, на которой висела табличка с какой-то надписью. Ергуш открыл дверь.

В комнате столы, множество книг и бумаг. Из-за одного стола поднялся мастер, улыбающийся, с короткими усиками и с пятном рожи на правой щеке, — деревенские бабки сказали бы, что этого человека черт хвостом задел; мастер сказал тихим голосом:

— А постучаться ты и забыл… — и указал на дверь.

Ергуш исправил свой промах: постучал в дверь изнутри.

Мастер вдруг громко захохотал. Потом спросил Ергуша, зачем пришел, как звать, записал его на бумажку и велел:

— Иди за мной!

Мастер вывел его за ворота; по узенькой, поднимающейся в гору улочке они подошли к низенькому дому с зелеными наличниками. Тут мастер сказал:

— Будешь дрова колоть. Как все переколешь, приходи опять на завод.

В низеньком доме и жил сам мастер. Жена его, полная женщина с острым носом, вышла на крыльцо.

— Вот он нам дрова наколет, — сказал мастер, показывая на Ергуша, и сейчас же ушел.

Пани мастерша осмотрела Ергуша с головы до ног. Сказала:

— У нас воровать нельзя!

— А я и не ворую, — сердито ответил Ергуш.

Господские разговоры что-то начали ему не нравиться. Зря обидеть человека им ничего не стоит!

Вышла из дома девчоночка на высоких тоненьких ножках, с румяным, как яблочко, лицом. Она внимательно смотрела на Ергуша.

— Эленочка, — обратилась к ней мать, — проведи-ка этого паренька во двор… А ты смотри пальцы себе не отруби! — погрозила она Ергушу.

Эленочка вприпрыжку, как козочка, побежала впереди Ергуша.

Что же было на узком дворе, обнесенном оградой? Куча напиленных дров и колода с тяжелым топором. Ергуш сбросил куртку, повесил ее и шляпу на забор и взялся за работу. Поленья, раскалываясь точно по мерке, весело звенели.

Эленочка все стояла, смотрела, улыбалась.

— Как хорошо ты колешь дрова, — приветливо сказала она. — Ты сильный, сильнее всех!

Ергуш опустил топор, взглянул на нее. Глаза у Эленочки — как спелые сливы, чуть-чуть клейкие. Так и приклеились к нему, впились в его лицо, в его глаза, в его лоб и волосы. Хотелось подойти к ней поближе, сказать самое радостное слово…

Он отвел от нее взгляд, оглядел двор. Сбоку от Эленочки, вокруг таза с картошкой, возились воробьи. Ленивые куры нехотя кудахтали.

Ергуш сказал:

— Захочу, так и воробья поймать смогу. Хочешь воробья?

— Хочу! — сказала Эленочка, не совсем его поняв.

Ергуш положил топор на колоду, стал смотреть на одного воробья. Губы стиснул, глазами так и сверлил птичку. Шагнул — воробьи разлетелись; только один, нахохлившись, задрав клювик, склонив головку набок, остался неподвижен, Ергуш взял его руками, протянул Эленочке:

— На, держи!

Она боязливо приняла пичужку, обхватила тоненькими пальчиками, разглядывая испуганными, вытаращенными глазенками.

Из сеней выглянула пани мастерша, сказала Ергушу:

— Запомни: господской девочке нельзя говорить «ты».

Ергуш покраснел, ему стыдно стало: да разве господа не такие же люди?

— Так и она мне «ты» говорит! — упрямо возразил он, со всей силы вгоняя топор в дерево.

— Ей можно, — объяснила пани мастерша. — Она господская дочь, а ты простой рабочий парень.

Хозяйка ушла и Эленочку увела. Запретила ей выходить во двор, разговаривать с рабочим парнем.