Ергушу стало смешно. Ленивый Томаш сам на себя работу накликал. Ему бы только есть да спать, ни о чем он не заботится. И где эта самая Студеная яма? Никогда Ергуш о ней не слышал. Ну да как-нибудь найдет…

Пейко спокойно пасся, знать не хотел вздорную Эржу. Ергуш поймал его, похлопал по шее. Снял с него упряжь, оставил только недоуздок. Упряжь спрятал в кустах и повел коня за ограду, по каменистой тропинке, по склону вверх.

Тропинка привела в большую, корытообразную ложбину. Посередине темнела трава, длинной гирляндой тянулись кусты. На склонах ложбины торчали большие валуны, реденькая травка пробивалась меж камней. Много вилось здесь тропинок — узеньких, извилистых, усеянных козьими и овечьими орешками. Пусто, безлюдно… Вон на валуне каменка сидит. Пискнула, улетела. Мелкие камни гремели под копытами Пейко, будили эхо.

Ергуш шел, поджимая пальцы, — так больно резали, жгли подошвы острые камешки. Остановился у большого камня, задумчиво посмотрел на коня. «Ну и пусть боится щекотки, — подумал он. — А я попробую…» Он влез на камень, доходивший Пейко до брюха, ухватился за гриву и сел верхом — как приклеился.

Пейко вздрогнул, заплясал, подался назад. Заржал, вскинулся на дыбы, перебирая в воздухе передними ногами.

— Но! — крикнул Ергуш, хлопнул ладонью коня по шее; он крепко, судорожно держался за гриву, сжимал ногами конские бока.

Пейко выплясывал, скакал боком, крутился, ржал. Ергуш не дал себя сбросить. Пейко попытался укусить седока за ногу — Ергуш ударил его ладонью по морде:

— Но!

Пейко еще раз взвился на дыбы, потом заржал и помчался вскачь, понесся вихрем по узенькой тропке вниз, в ложбину. Скользил по осыпающимся камням, но не падал. Камни брызгали в стороны, вспугнутые каменки порхнули прочь.

Ергуш цепко держался, и радостно ему было. Волосы развеваются, ветер бьет в лицо… Лететь, лететь быстрее, еще быстрее! Он подгонял Пейко, похлопывал по шее.

Так домчались они до водопойных колод, наполненных чистой водой. Стало быть, эта ложбина и есть Студеная яма. Ергуш потянул за недоуздок, Пейко остановился, тяжело дыша. Понюхал воду, пофыркал, роя землю передней ногой. Принялся пить, подрагивая мускулами. Щекотно ему было оттого, что на спине у него сидел Ергуш.

Вода в колоды стекала по узеньким желобам — целые струи прозрачной воды. Желоба выходили из каменного домика без дверей. Там, в хижине, и был таинственный источник.

Пейко пил, успокаивался. Реже вздрагивала его спина — привык к седоку.

Ергуш озирался вокруг. В этом тихом краю, где-нибудь по ту сторону ложбины или в стороне от нее, наверное, пасутся овцы. А пасет их приятель Ергуша, Палё Стеранка. Найти бы его, поболтать бы с ним…

Он повернул Пейко, приказал:

— Поехали!

Шагом погнал коня по тропинке, выводящей из Студеной ямы на противоположный склон.

Пейко вспотел — трудно было идти в гору, — но шел, слушался.

С той стороны над Студеной ямой простирались луга — широкие, ровные, как ладонь. Голубели и желтели на них горные цветы. Стояли вразброс одинокие черешни, кивали ветвями. За лугами буковая роща поглощала солнечный свет.

— Полетаем, пока Томаш не вернулся! — сказал Ергуш Пейко и погнал его по лугам — мимо черешен, к буковой роще, потом вправо, вдоль опушки. Конь бежал все медленнее, медленнее, вот и шагом пошел. От буковой рощи веяло тишиной, холодок крался по траве.

Потом буковая роща сменилась хвойным лесом. Старые ели, покрытые лишайником, пихты сплетались ветвями, шумели, шептали легенды о разбойниках, о крылатых вороных конях. О кладах, зарытых в землю, заросших мохом…

Здесь луга пошли всхолмленные, пересеченные полосками высоких кустов. Орешник, граб, боярышник, бледно-зеленые рябины с бархатными листьями. С пригорка на пригорок перелетали сороки. Снижались широкой дугой, трясли длинными хвостами, стрекотали. В лесу верещала сойка-орешница. Ни души человеческой…

Травянистые проплешины доходили до леса. Одним клином луг всползал на остроконечную вершину. Ергуш остановил коня — мороз пробежал у него по спине. Таинственный лес без конца, без края… Не увидишь здесь человека, голоса его не услышишь. Извечная тишина. Только дикие птицы кричат, бранятся, сердятся на Ергуша, зачем нарушил покой древних гор…

Повернул Ергуш коня, галопом пустил его вниз. Оглянулся — нет, ничего не гналось за ним. А хоть бы и гналось — пусть-ка попробует догнать…

— Нн-но, Пейко! Лети во всю мочь!

Пейко заржал, понесся так, что Ергуш чувствовал близость земли. Деревья мелькали, высоко взлетали комья земли из-под копыт.

У Студеной ямы Ергуш попридержал коня, объехал ложбину слева. Здесь кончались луга; их сменили корявые кусты боярышника, редкая травка, каменистые осыпи. Крутой был склон, ступать приходилось осторожно.

Пейко фыркнул, остановился, мотнул головой, вздрогнул.

— Спокойно, Пейко! — Ергуш похлопал его по шее.

Среди кустов позванивали бубенчики, высовывались, двигались козьи рожки.

— Но!

Пейко сделал несколько шагов вперед и наткнулся на овец; овцы затопотали, бросились в кусты — скрылись…

— Я тебя, овечья твоя душа! — раздался где-то недалеко голос Палё. — Иди сюда сейчас же!

Ергуш почувствовал, как запела радость у него в груди. Соскочил он с коня, повел его на голос — быстро, нетерпеливо. Уже не обращал он внимания на острые камни, резавшие босые ноги.

Палё стоял у куста, ножом вырезал узоры на кнутовище. Увидев Ергуша, рассмеялся во все горло, подбросил шляпу, охваченный бурной радостью, гикнул молодецки — овцы и козы перепугались подброшенной шляпы.

— Ергуш, ты откуда тут взялся?! — Палё подбежал, стиснул ему руку.

— Ходил коня напоить да тебя искал. А тебя нет и нет!

Рассказал, как приехали с Томашем окучивать картошку. А Томаш, ленивый как пень, все ел да ел, пока Эржа не убежала…

Палё хохотал, подпрыгивал, подбрасывал шляпу.

— Ты иди на Ямки, — сказал он. — Я стадо наверх отгоню, а потом вернусь. Через час буду там. С богом!

Ергуш пошел вниз, ведя Пейко за недоуздок. Шел и размышлял о дружбе. Странно как. Вот Матё Клещ-Горячка, несчастный мальчишка, у которого злая мачеха, хотел дружить с ним. И Ергуш с радостью принял его дружбу, потому что жалко ему Матё. Но с Матё быть как-то нехорошо. Все время чувствуешь, будто рядом с тобой человек, которому все не по сердцу…

А вот с пастушонком Палё совсем другое дело. Смотришь на него, смотришь, а он — на тебя. И ничего не говоришь, а хорошо тебе. Так хорошо, как в раю…

На Ямках еще никого не было. Ергуш пустил коня пастись, но сначала обтер его пучком травы. Шерсть у Пейко слиплась от пота.

К полудню явился Томаш на кобыле, угрюмый и злой. Ноги свисали у него по бокам лошади, сам он сутулился, а кобыла вся прогнулась под его тяжестью, тяжело дышала.

— Там и была, стерва, в конюшне своей, — грубо пробормотал Томаш, кулаком замахнулся на Эржу; она дернулась, голову вскинула.

Быстро запрягли лошадей в плуг, начали окучивать. Ергуш погонял, Томаш шел за плугом.

Прошел мимо с овцами Палё, помахал Ергушу. Увидел — занят приятель делом, скрылся за пригорком. Не хотел мешать.

Солнце близилось к вершинам, когда появилась крестная с корзинкой на спине. Сгорбившись, с трудом взбиралась она в гору. Принесла им две большие миски картофельных оладий, хлеба, сала и полный кувшин кислого молока. Томаш сейчас же пустил лошадей на траву; даже от плуга не отпряг — так спешил есть.

— Но каково работается? — с улыбкой спросила крестная.

— Хорошо! — ответил Ергуш, загребая оладьи деревянной ложкой.

Томаш глянул на него исподлобья — будто кулак показал.

О выходке Эржи ни слова не было сказано.

Крестная принесла маме муки и сала.

— Ты парня-то пришли, — сказала она, — он нам поможет. Работать научится…

Ергуша не было дома. На рассвете ушел с Хвостиком — гнать Рогачку в стадо. С тех пор не возвращался.