Спят елочки, заставляют разговаривать шепотом.

— Рубить будем там, где им слишком тесно, как пан лесничий наказывали, — сказал Ергуш. — Тогда им вреда не будет. Все равно деревца засыхают, если им не хватает места.

Полезли в самую гущу. Снег осыпался с веток, попадал за воротник. Это было неприятно.

В гуще молодого ельника набрели на хижину. Она стояла на пригорке и до половины засыпана была снегом.

— Хорошо бы погреться, — сказал Палё.

Топором отгребли снег от двери.

Дверь хижины была не заперта. Мальчики вошли, огляделись. Мало здесь вещей: лавочка, нары да очаг. Под лавкой сложены дрова, на нарах старые рваные одеяла. У очага закопченный котелок — чай кипятить.

— Наверное, сюда заходят пан лесничий, когда его дождь застигнет в лесу, — предположил Палё. — Здесь они и спят, пережидают дождь. А мы можем портянки просушить!

Он наколол щепок, разжег огонь. Заиграло пламя, едкий дым защипал глаза. Пришлось открыть дверь. Однако в хижине стало тепло.

Когда дрова прогорели, дымить перестало. Угли давали ровный жар. Ребята захлопнули дверь, разложили на лавке свои портянки, башмаки поставили на камни у очага. Сами улеглись на нары, закутав ноги одеялами. Приятно было лежать так.

Как и когда это произошло, неизвестно, а только погода переменилась. Оттепель прошла по снегам, с крыши закапала вода. Облака навалились на спящий лес, подошли к самой хижине.

Ергуш видел их через щель двери: клубились облака, словно густой пар над баком, когда мама кипятит белье. Зажмурил глаза Ергуш… Облака постучались, вошли. Он услышал их запах — пахли они паром. И сказали: «Мы только немножко погреемся…» Сели к огню, потирали длинные, как веревки, руки, потряхивали паутинными крыльями… Плакали от холода. Дождь шуршал в хижине. Огонь едва виден — он угасал… Ергуш промок до костей.

— Оттепель! — раздался голос Палё.

Засыпающий Ергуш встряхнулся, вскочил. В очаге догорало пламя, холод распространялся по хижине.

Мальчики навернули на ноги большие, холодные портянки, натянули башмаки и затопали к выходу. Первым долгом приволокли к хижине сухие, давно срубленные деревья, чтоб не оставлять хижину без дров. Принесли они больше, чем сожгли, — так делают все порядочные люди. Накололи дров, сложили под лавкой.

К вечеру отобрали три елочки: для Палё, для Ергуша и для Зузки Кошалькули. Эти елочки — оба убедились в этом собственными глазами — мешали расти другим. Спилили их и отволокли в деревню.

В темноте осторожно, на цыпочках, вошли они во двор, где жила Зузка. Прислонили елку к дверям дома и тихонько убежали.

День сочельника мирно отошел, растаял в хмуром безветрии. А когда стемнело, начали падать большие, как птицы, хлопья снега. Спускались медленно, плавно, укладывались, пышные, на затвердевший старый снег.

Пришел Матё Клещ-Горячка, скудно одетый, без теплой шубейки. Рассказал, что нет у него елочки, мачеха не позволила принести. И на ужин дадут ему капусту с картошкой.

— Оставайся у нас, — сказала мама, — нам будет веселее.

Анна, Ергуш и Рудко заворачивали кусочки сахара в разноцветные бумажки. Вставляли в орехи палочки, привязывали к ниткам. Матё стал им усердно помогать.

Привязав к орехам ниточки, вешали их на елку. Еще повесили несколько самых красивых яблок и длинненькие святоянские хлебцы. Заподозрили Рудко в том, что он ворует сахар и потихоньку съедает его. Анна заставляла его говорить, Рудко не хотел, не мог — рот у него был полон. Прогнали сладкоежку от стола; он сел в уголок, шмыгал носом, тихонько всхлипывал.

На лавке у печи сидела дикая кошка. Она подружилась со всей семьей и перешла жить на кухню. Гладить себя она позволяла одному Ергушу. Анна и Рудко ее боялись. Кошка обмахивалась пышным хвостом, смотрела на детей огненными глазами.

Матё Клещ-Горячка рассказывал громко, чтобы и мама слышала:

— Наш отец были канониром в солдатах. А сейчас они в городе гайдуком служат. Форма у них как у солдат, только немножко другая. Они меня любят, когда напьются пьяный. А когда трезвый, смотрят чертом!

Никто ничего не сказал, только мама втихомолку улыбалась у своих горшков.

— И всему-то отец верят, что мачеха на меня наговаривает. Все неправда. А когда они пьяный, то читают мне из книжки. Они и писать умеют — когда в солдатах были, научились…

— Из молитвенника читают-то? — спросила Анна.

— Нет! — ответил Матё. — Из такой книжки, как один человек ловил разбойников. Детектив называется… Так там все здорово, что и не уснешь!

Ергуш сказал:

— Поди, навыдумывал кто-то. Наверное, неправда все.

Матё Клещ не согласился.

— Чистая правда! — воскликнул он. — В книге так и написано, я своими глазами видел. Этот человек, детектив-то, спрятался в часы, да не в такие, — он показал на ходики, — а в такие часы, большие, как хлев. Снял он маятник и ждет… И когда пришли разбойники, он как выскочит да и ну бить их! Дым коромыслом…

Анна сморщилась, попросила:

— Не надо больше, мне страшно!

Ергуш стал смеяться над ней, щелкнул ее по носу.

Елочку нарядили и подвесили к потолку над столом. Мама всем подала вкусный ужин: капустную похлебку с колбасой, маковые ватрушки, пироги с повидлом и маком. И Хвостику угощенье отнесла — пусть знает, что наступил сочельник. А после ужина можно было сколько угодно грызть орехи и яблоки.

У ворот Хвостик лаял на цыган. Не пускал их во двор петь колядки. Цыгане позлились, покричали да и ушли.

— Денег у нас нет, — сказала мама, — а пирогов цыгане не хотят принимать. Хорошо, что Хвостик не пустил их.

Быстрые шаги раздались во дворе. Хвостик ни гугу — значит, кто-то знакомый.

Постучался, открыл дверь; показалось румяное, веселое лицо — Палё Стеранка! У Ергуша от радости сердце подпрыгнуло. Палё поздоровался: пусть будет благословение божие над этим домом.

Мама поблагодарила, угостила Палё пирогами, орехами. Он подсел к Ергушу, шепнул ему:

— Пойдем в деревню!

— Только у мамы спрошусь…

Мама разрешила.

— Да не гуляйте долго, — промолвила она, — нынче большой мороз будет.

Собралась с мальчиками и Анна. Дома остались мама да Рудко. Рудко не жалел, ему спать хотелось, голова была тяжелая, как свинец, так и клонило ее книзу. Он даже рад был, что все ушли.

В деревне Анна отделилась от ребят, свернула к Верхнему концу. Куда пошла, они не знали.

— Знаете что, — сказал Палё, — давайте будем колядки петь… Зайдем на Верхний конец, к одноногому дяде Кошалькуле. Может, и Йожо дома. Посидим у них, полуночи дождемся.

Матё Клещ одобрил предложение, Ергуш молча кивнул. Пошли. Стали под окнами Кошалькули, запели: «Несем вам радостную весть…»

Очень странно выходило: Палё затягивал, Матё фальшивил, а Ергуш — его смех разбирал — все время смеялся. Выскочила на порог Зузка, позвала мальчиков в дом. Пошли. Впереди Палё, за ним Матё, Ергуш последним. Зря, кажется, вошли. За столом сидел Густо Красавчик, напротив него Йожо Кошалькуля, с ним рядом Анна, Ергушева сестра. Сидели они и в карты играли. Зузка села рядом с Густо, улыбнулась ему, в точности так, как недавно в корчме, когда показывали кукольную комедию. Зузка предложила пришедшим сесть.

Густо Красавчик ухмыльнулся и сказал:

— Слушай, Ергуш, а ведь это ты выбил окно в корчме!

Ергуш двинул плечом, покраснел.

— Чепуха, — сказал он. — Может, это ты сам выбил, а на меня сваливаешь…

Ему хотелось разозлить Густо Красавчика.

— Нет, ты выбил, — возразил тот, — потому что это тебя выставили-то.

Ергуш на это сказал:

— Чепуха. А вот пусть этот комедиант только попробует, пусть придет еще раз — тогда я ему покажу!

Матё Клещ вмешался:

— А наш отец читали про разбойников, и все было на самом деле. Как один спрятался в часах и ждал…

Зузка расхохоталась:

— В часах? Ха-ха-ха! Такого я еще не слышала!

Все засмеялись: и Густо, и Анна, и Йожо Кошалькуля.