Дети едят, жуют, глотают и даже не видят, что над ними уже стоит их мать. Она вернулась, как всегда, и смотрит на детей печально и задумчиво. Руками она придерживает передник. В нем лежат ломти полузасохшего хлеба, необглоданные кости и остатки других кушаний. Это ее последний заработок. Завтра она уже не пойдет в отель. Она там больше не нужна. И потому Зузана с такой грустью смотрит на своих детей. Она не понимает, что сейчас они счастливы, у них такая вкусная еда. Она озабочена, она в отчаянии, в ее голове все время вертится один вопрос: что же дальше? Чем она насытит голодных детей завтра? Послезавтра? Эх, жизнь, жизнь!.. Такая несправедливая!.. Почему ее дети вынуждены голодать, когда у других всего в избытке? Но ведь сегодня они не голодны… Ишь как уплетают… Как блаженно смеются… Как счастливы!..

— Дети! Дети мои…

— Ах, мама! Вы уже пришли?

— Пришла… Что же вы едите? Кто вам дал?

— Это я плинес, — хвалится Палько.

— Откуда? Кто тебе дал?

— Ну, те дяди, там в Матлялах…

— Инвалиды, — поясняет фабрикант, стоявший со своей женой в сторонке, наблюдая за этой семейной сценой. Теперь он приблизился — можно вмешаться в разговор. — Да, конечно, инвалиды ему это дали… Они там лечатся от туберкулеза. — И тут, спохватившись, он восклицает: — Ради бога! Почему вы позволяете своим детям это есть? Ведь туберкулез — заразная болезнь! Они заразятся… заболеют!

— Не давайте им этого! — вмешивается фабрикантша. — Лучше им молока дайте, мясного бульону сварите, манной каши или…

— Или? — язвительно перебивает ее Зузана Ченкова.

— Ну, хоть еще какую-нибудь пищу, полезную детям…

— Или — кости глодать… Они свежие, только вчерашние, еще не протухли… — усмехается отчаявшаяся мать. — Ешьте, дети, наедайтесь! Сегодня есть еще чем!..

И она высыпает все объедки из своего фартука на траву. — А завтра?

— А завтра? Выведу пастись на подножный корм…

— Послушайте, милая, не волнуйтесь! Мы хотели бы вам помочь…

— Милостыней? Или воровать научите?

— Вы с ума сошли! Ведь мы серьезно с вами говорим. Мы хотим, чтобы вы отдали или продали нам вашего мальчугана… Палько…

Зузана Ченкова поднимает глаза на фабриканта. Она окидывает взглядом обоих — его и жену — с головы до пят. Взгляд ее цепенеет, на лице появляется горестное выражение, и она в ужасе восклицает:

— Ха, кто вы такие, что вы хотите сделать с моим ребенком, кто вас знает?

— Ну, соседка, соседка, успокойтесь же, доверьтесь нам. Мы владельцы фабрики поблизости отсюда, в городке Л. Вам, наверное, известно наше предприятие. Ничего не бойтесь, не надо: мы от всего сердца вам сочувствуем. Мы богаты и бездетны. Так вот, мы хотели бы взять себе какого-нибудь мальчика. Если вы не захотите, это не обязательно будет ваш Палько. Бедных детей много, и люди, которые нас знают, несомненно, доверят нам кого угодно. У нас Палько будет хорошо. Он будет жить в довольстве, в роскоши. Впрочем, если вы не верите, можете убедиться своими глазами. Если угодно, мы сегодня же с вами поедем на нашей машине и через несколько минут будем у нас. Ну как? Хотите?

— Ну… ну… ведь я… я…

— Мы ведь только потому и предлагаем, что Палько нам понравился. И даром не хотим его взять. За него мы вам дадим тысячу крон…

— Тысячу крон!.. Я продаю ребенка! — Ченкова хватается за голову обеими руками. — Уму непостижимо… не знаю…

— Да успокойтесь же, подумайте… Если вы согласны — не пожалеете. Мы позаботимся о мальчике, как о родном. Увезем его сегодня же, и вас возьмем, чтобы вы видели, кому и куда вы отдаете сына. Вот… здесь тысяча…

— Тысяча!.. Палько!.. Одежда… обувка… еда… Где на все заработать? Где взять? Зима подходит… Голод…

Продолговатый государственный кредитный билет серого цвета прикасается к дрожащей мозолистой руке…

Палько продан.

Тысяча крон достаточно большая сумма, чтобы успокоить совесть состоятельного благотворителя, считающего, что он выполнил свой общественный долг.

Тысяча крон — достаточно большая сумма, чтобы объявить того, кто подарил ее, благодетелем.

Тысяча крон — достаточно большая сумма на взгляд бедняка, чтобы возмечтать о прекрасном будущем — без нужды, без голода и без нехваток.

Но тысяча крон — совсем незначительная сумма, когда некоторые из этих облагодетельствованных бедняков (если они случайно получат такую сумму) попытаются осуществить хотя бы часть своих мечтаний.

Зузана Ченкова — такой счастливый бедняк. Она только что проводила своего Палько в прекрасный новый дом и сейчас стоит на площади перед витринами, полными одежды, обуви и еды. Она не сводит глаз с этих сокровищ, зажав в руке драгоценную кредитку, и голова ее кружится от расчетов. Зузана решает, какие надо сделать покупки. И входит в магазин.

— Добрый день.

— Что вам угодно?

— Четыре пары ботинок и материи на четыре костюма.

Продавцы приносят, нахваливают, предлагают товары. Зузана Ченкова выбирает, приценивается и прикидывает в уме, кому из детей какая вещь придется впору, будет ли достаточно прочной и теплой. Ченкова выбирает долго, долго раздумывает, прежде чем принять решение. Наконец подходит к кассе. Платит. Руки ее дрожат, когда она разлучается с серой бумажкой. После уплаты пятисот тридцати девяти крон от тысячи остается не так уж много.

Она уходит, завязав объемистый сверток в скатерку. Только и осталось имущества у Зузаны! Остальные вещи распродали ее кредиторы, как только она похоронила мужа. Нужно было уплатить долги врачу, за лекарства и похороны. У Ченковой уцелела только эта скатерка да несколько тряпок, которые никто не захотел купить. Вот и все.

Да, тысяча крон — ничтожная сумма в руках богача, ищущего развлечений, — становится еще ничтожнее, если с ее помощью думает спастись семья, впавшая в нужду! Несколько пар обуви, немного одежды и на несколько недель скудное пропитание для четырех голодных ртов не оставят ни малейших следов от этой суммы. Природа еще только в первый раз начинает игру в войну мельников, а Зузана Ченкова уже в отчаянии — ей нечем накормить плачущих детей. Под ногами скрипит снег, словно насмехаясь над ее бедностью.

Деньги кончились.

Прошло два месяца.

В крышу сарая стучится зима.

Герлах, Кривань, Ломницкий пик и остальные татранские вершины уже превратились в сахарные головы. Лес засыпан снегом.

Лыжники рады этому. Они носятся вокруг Штрбского озера, Гагов, Смоковца, Полянки, Татранской Ломницы и остальных татранских селений.

Лыжников опьяняет ослепительная белизна первого снега.

Только Ченковой он кажется серым. Для нее — это призрак неотвратимой гибели. Кончились последние геллеры. Природа с ее дарами — под снегом. Под крышей погреба — мороз. Топить здесь нельзя. Голодные дети дрожат от холода. Есть от чего прийти в отчаяние!

Зузана молится — никто ее не слышит. Бранит свою жизнь — никто не возмущается. Просит — никто ей ничего не дает. И тогда она пытается призвать на помощь свой собственный разум. Она решается на последнее средство…

В газетах мы читаем такую заметку:

Мы узнаем Зузану. Она стоит, прислонясь к телеграфному столбу, к ней жмутся Мишо и Ганка. Мать готова продать их. Не потому, что, может быть, не любит. Наоборот, именно потому, что очень их любит. Ее материнскому сердцу больно при виде детских страданий, ведь дети ни в чем не виноваты, и она предпочитает потерять их. Она предлагает их за деньги или даром, — как угодно! — лишь бы их где-нибудь пристроить. Она готова работать как вол. Вот и стоит измученная Зузана и еле слышно предлагает свой живой товар:

— Милостивый пан, купите… возьмите… детей.

— Милостивая пани, купите… возьмите детей.

Но милостивые господа проходят мимо. Ну кому вместо борзой собаки или ангорской кошки придет в голову для забавы взять детей? Так у Ченковой рушится последняя надежда. Темнеет в глазах. Голова разламывается. Разрывается сердце. Подкашиваются ноги. Но никому до нее нет дела.