Экземпляр рукописи удалось переправить в США. В том же письме Полонскому Милюков информировал: «Моя рукопись (первые 4 главы) едет в Америку с оказией и будет получена в апреле, а вторая половина… попадет туда, вероятно, в мае»{921}. Однако фонд Карнеги отказался от издания работы на английском языке, а русским эмигрантам так и не удалось собрать средства для ее публикации на русском. Машинописный текст объемом более четырехсот страниц хранится в Архиве Гуверовского института войны, революции и мира, где мы его и обнаружили.
За обширной вступительной главой, посвященной предпосылкам Первой мировой войны, следовал анализ внешнеполитических ходов России в военные годы (упор делался на отсутствии ее вины в развязывании войны), особенностей внешней политики Временного правительства (в основном в то время, когда Милюков был министром иностранных дел) и международной катастрофы, вызванной Октябрьским переворотом.
Главное внимание, однако, уделялось особенностям советской дипломатии — этим сюжетам посвящались главы «От изоляции к признанию», «От «мировой революции» к Лиге Наций», «Между тоталитаризмом и демократией». За ними следовала объемистая глава «Накануне войны» (имелась в виду Вторая мировая война) с рассказом о сталинских военных, политических, идеологических приготовлениях к войне (ее часть остается единственным опубликованным фрагментом этой работы{922}).
Историко-публицистический и политологический анализ внешней политики России и СССР с начала XX века до Второй мировой войны перемежался значительными мемуарными фрагментами. Работа содержала оригинальные оценки, соответствовавшие взглядам автора, сложившимся во второй половине 1930-х годов. Милюков прослеживал возвращение советского руководства, прежде всего Сталина, к национальной политике дореволюционной России. Он стремился показать как позитивные стороны, так и пороки международно-политических доктрин и позиции России (СССР) в промежутке от подготовки Первой мировой до кануна Второй мировой войны.
Внешнюю политику автор рассматривал не только на фоне внутренней, но и в неразрывной связи с ней. При этом, кажется, он подчас просто забывал, что книга посвящена внешней политике, и на протяжении многих страниц рассматривал хотя и важные для понимания сталинского международного курса, но внутренние проблемы, уделяя им избыточное внимание.
В отличие от некоторых других работ Милюкова, где встречались элементы идеализации советского диктатора, здесь давалась сравнительно объективная его характеристика, порой приобретавшая вид формулы: «Он не высказывал мнений, он отдавал приказы. Он не вступал в споры, а разоблачал несогласных спорщиков во имя единства партии»{923}. Автор доказывал, что сталинская концепция построения социализма в одной стране имела не столько внутреннюю сторону, сколько внешнюю — позволяла обвинить капиталистические государства в том, что они якобы только и думают, как сокрушить «страну социализма» военным путем, и оправдать усиленное вооружение СССР.
В параграфе «Два диктатора» Милюков проводил параллель между Сталиным и Гитлером: «Так случилось, что оба они, столь незначительные своим социальным происхождением, отсутствием культуры и образования, смогли в судьбоносный момент, когда пишутся эти строки, не только сохранить руководящую роль в своих странах, но и взять в свои руки судьбы миллионов людей в Европе и во всём мире. Во имя некого «нового порядка», который следовало бы создать во всём мире, они подмяли под свои ноги всякие понятия права и морали, выработанные столетиями развития цивилизации». Автор пытался понять причины гипнотического воздействия диктаторов на свои народы: «…обманные обещания и невыполнимые идеи создали атмосферу, в которой ложь стала в России универсальной», люди «желали быть обманутыми». Впрочем, эту сомнительную мысль Милюков обрывал, переходя к попыткам объяснить действия Сталина его эволюцией «от утопии к реальности»{924}.
Проявлением такой эволюции он считал даже навязывание населению бредовых идей о величии вождя, объявление его величайшим гением всех времен. Именно путем создания сталинского культа достигалось единство партии и народа, которое представляло собой «единство в подчинении воле «великого» Сталина». Признавая, что в мировой истории всегда хватало льстецов, прилагавших максимум усилий, чтобы угодить правителю, Милюков отмечал, что «в коммунистической России они, вероятно, превзошли всех остальных в вульгарности своих действий и полном отсутствии меры»{925}.
Поскольку автор завершал свою работу во время войны (он ссылался на события 1942 года), понятно, что особое внимание уделялось обстоятельствам, связанным с подготовкой СССР к вероятному вооруженному столкновению. Он показывал огромные человеческие и материальные жертвы, понесенные народом в результате насильственной коллективизации и форсированной индустриализации, бесчеловечность планов и действий Сталина. В то же время Милюков полагал: «…успех его смелого эксперимента соответствовал поставленным целям, и в конечном итоге огромное напряжение страны было оправданным»{926}. О возможности альтернативных вариантов подготовки к войне речь не шла.
Опытный историк не поставил под сомнение справедливость обвинений на московских судебных процессах периода Большого террора, не применил навыки научной критики источников и писал о «сотрудничестве Троцкого с германскими спецслужбами», о «вредительстве» Зиновьева, Каменева, Бухарина и прочих бывших большевистских руководителей как об установленных фактах. Пресловутая «политическая целесообразность» привела к тому, что некоторые пассажи Милюкова выглядели чуть ли не выполнением сталинского заказа, хотя, конечно, ни о какой его связи с советским диктатором говорить не приходится. Правда, надо отметить, что чуть ниже автор в прямом противоречии с признанием фальшивок достоверными фактами определенно говорил о зловещей цели Сталина — полном уничтожении дооктябрьского партийного поколения{927}.
Завершался милюковский труд анализом советской внешней политики накануне и в начале Второй мировой войны. Особое внимание было обращено на оттенки взаимоотношений СССР и Германии на отдельных этапах этого краткого, но исключительно напряженного периода. Автор отметил их явное ухудшение в конце 1940-го — первой половине 1941 года, непосредственно перед германским нападением. Сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года о сохранении между СССР и Германией нормальных отношений (Милюков, видимо, случайно датировал его 13 июня; интересно, что именно тогда оно и было написано Сталиным{928}) характеризуется как «мрачная ирония», но в то же время и как «последняя отчаянная попытка со стороны Сталина сохранить мир»{929}.
В то же время книга завершалась выражением уверенности в победе СССР и надежды на восстановление после войны демократического правопорядка. Указывая на «осторожные попытки Сталина реабилитировать частную экономику», Милюков в очередной раз ошибался. Впрочем, аналогичную ошибку допускали большинство западных политологов, которых советскому лидеру легко удавалось дурачить.
Работа явно писалась в основном по памяти, которая оставалась великолепной, но не могла сохранить в точности все факты, наименования, цифры, даты и т. д. В результате даже в датировке возникали ошибки. Так, принятие «сталинской конституции» Милюков почему-то датировал 12 января 1938 года; впрочем, чуть ниже была названа правильная дата — 5 декабря 1936-го{930}. Просматривая машинописный текст, Павел Николаевич замечал некоторые неточности, подчеркивал соответствующие места, ставил вопросительные знаки, видимо, намереваясь внести исправления в корректуре.
