На первое место в кругу интересов Милюкова история выдвигалась постепенно. Через много лет он писал младшему сыну, ставшему студентом, что «несколько раз менял намеченные предметы деятельности, иногда разочаровывался в них, иногда признав себя менее пригодным к одним, чем к другим, и решившись самоограничиться»{76}.
Тем временем Павел Милюков искал свое место в науке — где-то на грани социально-политической истории, истории искусства и филологии, постепенно подбираясь к комплексному пониманию культуры не просто как суммы определенных слагаемых, а как специфической дисциплины, имеющей право на существование в качестве самостоятельной исторической отрасли.
Заниматься, однако, приходилось не только академическими делами, всё больше думать о вещах элементарных, о том, чтобы поддерживать сносный уровень жизни.
Уже в первый студенческий год значительно уменьшился заработок отца, страдавшего тяжелым сосудистым заболеванием и вынужденного перейти в банке, где он служил оценщиком, на неполный рабочий день. Семья, членом которой, по крайней мере внешне, продолжал оставаться Павел, переехала из просторной квартиры в Староконюшенном переулке в значительно меньшее жилище на Чистых прудах. Впрочем, достаточно непритязательный Павел скорее не горевал по этому поводу, а был рад, что зимой можно на соседнем пруду кататься на коньках, а летом укрыться от жары на тенистом бульваре. Его вполне устраивала отведенная ему маленькая комната, где помещались кровать, письменный стол и полки с постепенно накапливавшейся библиотекой.
Судя по его воспоминаниям, Павел не участвовал в семейных расходах. Более того, непонятно, на какие деньги он учился в университете. Он не пишет об этом в воспоминаниях, и другие источники не сообщают сведений на этот счет. Похоже, за обучение всё же платил отец.
Очень скоро Павел отказался от продажи профессорских лекций студентам, ибо это занятие всё более его раздражало бессмысленностью, низким качеством распространяемого материала, да и мизерностью заработка. На первом и втором курсах он немного подрабатывал частными уроками, но, как сам признавал, полученные деньги шли только на покупку книг{77}.
Создается впечатление, что взрослый уже Павел чувствовал себя не членом семьи, а квартирантом, которого почти не трогали семейные заботы. Такой строй мыслей и поведения особенно четко проявился в том, как он воспринял кончину отца.
Произошла она, по его словам, зимой 1878/79 года. Он даже не запомнил точную дату. Ночью, во сне, у Николая Павловича произошло кровоизлияние в мозг. Попытки привести его в сознание оказались безрезультатными, и через сутки наступила смерть. Буквально поражает сухая фраза в воспоминаниях сына: «Отец умер — не старым, — если не ошибаюсь, 59 лет от роду»{78}. Это «если не ошибаюсь» звучит так, как будто речь идет о чужом человеке. Или, может быть, на девятом десятке жизни, когда писались эти слова, у самого Милюкова представления о жизни и смерти стали настолько отстраненными, что он переносил их и на близких людей? Но если даже и так, особых переживаний не было и в момент смерти отца. Более того, Павел Николаевич на пять лет ошибся в возрасте отца — Николай Павлович скончался на 54-м году жизни. Так что, видимо, отчуждение от отца, а в скором времени и от матери не было преодолено им до старости лет.
Кончина отца привела к тому, что семья осталась без надежных средств к существованию. Мать сдала одну комнату студентам-медикам. Общение с ними в какой-то мере расширило представления Павла о течениях русского социализма. Один из постояльцев, украинец, был типичным представителем национального народничества, другой, «уверенный в себе и в непререкаемой истине своего катехизиса»{79}, казался воплощением митингового социал-демократа. В любом случае беседы с будущими врачами были полезны — они расширяли представления Милюкова о левых политических течениях, укрепляли его в мнении о необходимости придерживаться центристских взглядов.
Помимо комнаты, мать стала сдавать и семейные дачные помещения, так что со смертью Николая Павловича Милюковы в полном смысле слова бедствовать не стали, но доходы и расходы приходилось считать значительно внимательнее. Теперь и Павлу пришлось принять участие в формировании семейного бюджета — не только сократить походы за книгами в магазины и на «толкучку», но и всерьез загрузиться частными уроками.
Лето молодой человек провел в имении 83-летней княгини Варвары Николаевны Долгорукой, занимаясь воспитанием десятилетнего сына ее родственников, проживавших в имении. Сколько-нибудь глубокие впечатления от общения с престарелой вдовой министра юстиции при Александре I не сложились, хотя Павел приобрел некоторый педагогический опыт. Юношу сочли недостаточно почтительным, и по окончании летнего сезона он получил расчет.
Из сохранившихся воспоминаний создается впечатление, что тем летом Павел не только воспитывал отпрыска высокопоставленной семьи. Главные его думы были направлены на осмысление философских проблем истории, которой он всё более увлекался, считая именно ее своей будущей специальностью, хотя и не пренебрегал художественной культурой, рассматривая искусство и литературу именно как базу познания исторических закономерностей. Он вспоминал, что за лето исписал большую тетрадь мыслями о «конструировании» исторического процесса: «Это был важный шаг в развитии моего собственного взгляда на историю человеческой культуры»{80}.
Появлялись новые знакомые, общение с которыми способствовало постепенному вхождению в круг московской интеллектуальной элиты с ее спорами, порой перераставшими в открытые конфликты. Милюкова понемногу узнавали в этой требовательной и придирчивой среде, а он учился отстаивать свои взгляды, оттачивать мастерство полемики, узнавал о новых веяниях в гуманитарных дисциплинах не только в России, но и за рубежом, о новейшей литературе.
В одном доме он встретился со становившимся знаменитым Максимом Максимовичем Ковалевским. Молодой человек (старше Милюкова на восемь лет), по образованию юрист, но по складу ума, интересам и направлениям деятельности гуманитарный энциклопедист, Ковалевский в то время преподавал в Московском университете, а с 1879 года издавал вместе с В. Ф. Миллером журнал «Критическое обозрение», в котором пропагандировал свои политико-социологические взгляды.
Ковалевский проповедовал, что продвижение каждого общества от низших к более высоким стадиям является исторической закономерностью, однако прогрессу противоречит «противопоставление бедности и богатства, рознь между имущими и неимущими», для преодоления же этого противоречия необходимы вмешательство государства в распоряжение собственностью в интересах земледельцев и рабочих, юридическое закрепление права на труд, свободную деятельность профсоюзов, их борьбу за социальные права. Ученый был убежден, что при относительно медленных общественных изменениях прогресс будет более надежным, чем при быстрых, что эволюцию надо предпочитать революции; прогресс желателен только при условии сохранения общественного порядка{81}.
Познакомившись с Ковалевским, Милюков стал следить за его публикациями, которые оказывали бесспорное влияние на формирование либерального мировоззрения молодого человека. Иногда он приходил к ученому домой, главным образом чтобы воспользоваться его огромной библиотекой. Как-то он явился к Ковалевскому за какими-то книгами по средневековой истории. Максим Максимович спросил студента, знает ли он труды Огюста Конта. Тот ответил, что знаком с учением Конта только в кратком изложении, но с большим интересом прочел бы его основную работу «Курс позитивной философии». Ему тут же был вручен третий том восьмитомного сочинения, в котором крупнейший философ развивал учение о трех фазах всемирной истории: теологической, метафизической и позитивной. В этот раз книги по Средневековью так и остались нераскрытыми. «Но в Конта я вцепился и не только прочел весь толстый том, но и подробно сконспектировал интересовавшую меня часть»{82}.
