— Ой. — Я потираю лоб, который не пережил схватку с его мышцами. — Ты в порядке?

— Спроси меня завтра, когда мои легкие снова начнут работать.

Я прижимаюсь лбом к его груди и смеюсь, пока холодный воздух не обжигает мои легкие. Он обхватывает меня руками, и мы вместе лежим на грязном тротуаре, покрытом снегом.

Лучшее свидание в истории.

РОУЭН

Думаю, я не так уж плохо справился. Захра постоянно ухмыляется с тех пор, как узнала о подписании книги. Моя единственная ошибка в том, что я не поклялся Джулиане хранить в тайне причину этого события.

Я не хочу, чтобы Захра слишком сильно вникала в происходящее. Но часть меня задается вопросом, не слишком ли поздно для этого, судя по тому, как она улыбается мне, как будто я делаю ее искренне счастливой.

Мой водитель высаживает нас у пентхауса.

Эта поездка в лифте отличается от предыдущих: Захра открывает свои книги, словно хочет еще раз проверить, нет ли повреждений от воды после нашего падения. Она сделала это уже дважды, но я не виню ее за то, что она защищает свои новые ценные вещи.

Мы заходим в квартиру, и Захра убегает, чтобы положить свои книги обратно в багаж и принять душ. Я делаю то же самое, переодеваясь в джинсы и футболку с выцветшим логотипом Дримленда.

— Итак, каков план? — Она спускается по лестнице в спортивном костюме. Ткань обрисовывает каждый изгиб ее тела, и мне трудно быть порядочным человеком и отвести взгляд. Но я и близко не похож на порядочного, когда дело касается Захры, поэтому я не тороплюсь ее разглядывать.

Она огибает прилавок и смотрит на меня. — Ты прожжешь дыру в моей одежде, если будешь продолжать так на меня смотреть.

— Тогда снимай одежду. Проблема решена. — Я хватаюсь за ее бедра и притягиваю ее ближе.

Она кладет руку мне на грудь, прямо над сердцем. Оно учащенно бьется в моей груди от ее прикосновения.

Ее живот издает самый громкий протест за всю историю. Она шлепает по нему рукой. — Как неловко.

Я сокрушаюсь по поводу своей несообразительности. Мы ничего не ели с момента быстрого обеда в самолете.

Я отпускаю ее и иду к ящику, заполненному меню на вынос. — Выбирай.

Она пролистывает брошюры и мини-меню, а затем достает одно из них, предлагающее пиццу. — «When in New York?» — Она поднимает плечо.

— Ты выбираешь это, когда можешь заказать «Ruth's Chris» на вынос?

— Что за Ruth’s Chris?

Я стону. — Это пицца.

Через час доставляют ужин, и я ставлю его на журнальный столик. Мы оба устраиваемся на ковре перед массивным камином в центре гостиной. Мне никогда не нравилось есть за обеденным столом. Это напоминает мне о том времени, когда была жива моя мама, когда мой отец приходил домой достаточно трезвым, чтобы мы могли есть всей семьей.

— Итак, ты сказал, что это один из твоих домов. Сколько их у тебя всего? — Она откусывает большой кусок от своей пиццы.

Я мысленно подсчитываю. — Двадцать восемь.

— Ты серьезно?

— Да.

Ее щеки частично теряют свой цвет. — Хорошо. Ого. Какой из них твой любимый?

Я откусываю кусочек своей пиццы, чтобы дать себе время обдумать ее вопрос. — Честно говоря, у меня нет ни одного.

Она изумленно смотрит на меня. — Ни в одном из них ты не чувствуешь себя как дома?

— Дом там, где я нужен по работе.

Она смотрит на меня.

— Есть некоторые климатические условия, которые я предпочитаю больше, чем другие. Например, в Чикаго хорошо летом, но зимой мой член обмораживается.

— А Дримленд?

Я осторожно обхожу ее вопрос. — Дримленд — совсем другое.

— Как это?

— У меня там было много плохих воспоминаний.

Ее брови сошлись на переносице. — О. Удивительно, что ты тогда захотел стать директором.

— Мне было интересно вывести парк на новый уровень. В моих интересах было преодолеть проблемы, которые меня сдерживали.

Формально это не ложь. И все же ее улыбка все еще ощущается как удар по дых.

У тебя нет другого выбора, кроме как скрыть от нее всю правду. Ты слишком близок к завершению, чтобы ставить все под угрозу.

Она улыбается. — Теперь тебе легче там находиться?

— Я встретил кое-кого, кто делает мое пребывание там сносным.

Румянец, распространившийся по ее щекам, заставляет мой желудок скрутиться. Трудно что-либо есть. — Сносным? Я должна сделать шаг вперед.

Она сделала более чем достаточно. Я прочищаю горло. — Хватит вопросов обо мне. Мне кое-что интересно"

— Что?

— Расскажи мне о своих значках.

Весь язык ее тела меняется от одного вопроса. — Это не милая история. — Она смотрит на вид позади меня.

— Я не спрашивал об этом. — Я хватаю ее за руку, как она делала это каждый раз, когда мне нужно было поговорить о чем-то сложном.

Ее тело расслабляется, и она делает глубокий вдох. — Первый день, когда я посетила терапию, был тем же днем, когда я получила свой самый первый значок.

Я никогда не мог представить, что кто-то вроде Захры пойдет на терапию. Мой отец говорил мне, что это для слабых людей, которые настолько жалки, что им нужен кто-то другой для решения их проблем.

— Ты ходила на терапию? Почему?

— Потому что я поняла, что не смогу исправить себя, если не приложу усилий.

— Но ты… — Я застрял на поиске нужных слов.

Ее смех звучит грустно. — Что? Я хорошая? Счастливая? Улыбаюсь?

— Ну, да. — Разве не так это работает? Зачем кому-то, кто счастлив, идти на терапию?

Ее глаза опускаются на колени. — У всех бывают плохие времена. И что касается меня, я… это… — Она тяжело вздыхает.

Захра чувствует себя расстроенной? Это что-то новенькое.

— Около двух лет назад я впала в глубокую депрессию. — Она смотрит на свои руки.

Я моргаю. — Что?

Ее щеки раскраснелись. — Это правда. Я не знала этого в то время, но Клэр была единственной, кто официально сказал мне, что мне нужна помощь. Она даже помогла мне найти психотерапевта и сказала, чтобы я попыталась поговорить с кем-нибудь о своих чувствах.

— Я не знаю, что сказать.

Она фыркает. — Я даже не знаю, почему я сейчас плачу. — Она яростно вытирает свои влажные щеки.

Я смахиваю слезу, которую она пропустила.

— Я знаю, что я в лучшем месте. Но… Боже. Когда Лэнс разбил мне сердце, я едва могла встать с постели. Я использовала все свои отпускные дни за год, потому что мало спала, и мне казалось, что даже вставать — это тяжкий труд. Это было похоже на то, как будто я просто существую, но не живу по-настоящему. Я даже почти не ела. И мысли… — Ее голос надломился, и, клянусь, я почувствовал это как удар в сердце. — Я так ненавидела себя. Месяцами я винила себя. Потому что какая глупая женщина не поймет, что мужчина ей изменяет? Я чувствовала себя жалкой и использованной.

— Ты много удивительных вещей, и жалкая — не одна из них. — У меня кровь стынет в жилах от одной мысли о том, что она думает о себе что-то плохое.

Она снова фыркает. — Я знаю это сейчас. Но в то время я чувствовала себя такой слабой, потому что ничего не могла сделать, чтобы остановить это чувство безнадежности, которое овладело мной. Я пыталась. Боже, я действительно пыталась, потому что я никогда не знала, что значит быть счастливой. Но чем больше я старалась сохранить лицо, тем хуже становилось. В конце концов я дошла до страшной точки, когда задумалась, стоит ли жизнь того. — Она смотрит вниз на свои дрожащие руки. — Я никогда не думала, что стану человеком, который решит, что лучше бы меня не было. Мне стыдно, что я вообще об этом думала.

У меня возникает искушение найти Лэнса и ударить его по лицу, чтобы хоть немного сравнить это с той болью, через которую прошла Захра, потому что такой милой девушке, как она, не нужна была бы точка с запятой, если бы не он.

— Это я сейчас. Но кем я была раньше, когда все случилось — я была разбитой оболочкой. Я забывала верить в себя, когда это было важнее всего.