А вот со снами этот номер не прошел. Они заявились — нахально и бесцеремонно. Похожие на самые разнузданные фильмы для взрослых. И на этот раз просыпаться было очень даже обидно. Оставалось только утешать себя тем, что действительность все-таки может оказаться намного лучше.

Утром я встала минут на сорок раньше и собиралась так, как будто не на работу, а на свидание прямой наводкой. Хотя понятия не имела, как все получится. Он позвонит — а дальше? Что толку гадать. Но, уже уходя, окинула квартиру придирчивым взглядом: не висит ли где, к примеру, лифчик на спинке стула. Или еще что-нибудь в этом роде. Конечно, после моего признания о немытых ногах это вряд ли могло сыграть значительную роль, но все равно не хотелось выглядеть неряхой. Если, конечно, мы зайдем ко мне… на чашечку кофе…

Утро из кокона ночи вылупилось прохладное, но ясное, и я пошла на работу пешком. И всю дорогу витала где-то в облаках, пока вид клиники не заставил спуститься на землю.

— Григорьич случайно не пришел? — спросила я Сонечку, войдя в вестибюль. Та покачала головой.

Ну и отлично. Вот уж кого мне сейчас точно не хотелось видеть, так это Тараса. Пусть сидит в своей норе и думает. Что мог сделать отец в том случае, если конфликт пойдет по нарастающей, я примерно представляла. Но развивать эти мысли тоже не тянуло. Поэтому плотно занялась работой.

Чем мне нравились контрольные осмотры, так это тем, что чаще всего пациентов можно было обрадовать: все в порядке, ступай, чадо, и больше не греши. Тут, согласно методичкам, следовало провести профилактический медпросвет, но мой опыт говорил, что это пустое сотрясание воздуха. У кого в голове мозги, тот и так все понял. А если там… хм… член, тут медицина бессильна. Не считая случаев орального секса, конечно, где ее вмешательство, как правило, не требуется.

Чем ближе к полудню, тем чаще я хваталась за карман халата: казалось, что жужжит телефон, поставленный на виброрежим. Но ожил он ровно в двенадцать, прямо под далекий залп Петропавловской пушки. Я как раз отпустила последнего страдальца и открыла статистику.

— Тамара, привет!

Голос Артема звучал виновато-расстроенно, и у меня сразу все опустилось. Как хвост и уши у собаки, когда она видит, что хозяин уходит.

— Привет, — отозвалась я тускло, уже понимая, что свидание наше сегодня не состоится.

— Слушай, Том, извини, такая фигня получилась. Пришлось утренней лошадью в Москву уехать. Уже скоро там буду. Это по работе, никак было не отвертеться. Не хотел тебе раньше на приеме мешать.

— Ну что делать, надо так надо, — вздохнула я. — Когда обратно?

— В понедельник утром. Ты как в понедельник?

— После обеда. В семь закончу.

— Хочешь, за тобой заеду?

— Хочу, — наверно, так отвечает ребенок, если у него отберут конфету и пообещают такую же, но попозже.

— Договорились, — как будто поставил на бумагу подпись и печать. И добавил после паузы: — Целую.

Я растерялась, не зная, что ответить. «И я тебя?» Но пока думала, телефон известил, что соединение завершено.

— Тома, какой-то гад тебя продинамил? — с лисьей улыбочкой спросила Ленка, складывая в лоток пробирки.

— Ну… не то чтобы совсем, — вздохнула я. — Но как-то так.

Солнце спряталось — очень в настроение. Северный ветер сменился западным, который всегда тащил с собой ненастье. Хотя я любила этот короткий промежуток между солнцем и дождем, когда задыхаешься от резких порывов шквала. Любила гулять в такую погоду по набережным, глядя, как поднимается в Неве вода.

«Петербурженке и северянке, люб мне ветер с гривой седой, тот, что узкое горло Фонтанки заливает невской водой…»[1]

Это я-то северянка? Хотя почему нет? Родились мы с Тарасом в Питере. В знаменитой Снегиревке.

Интересно, а Артему нравится такая погода? Мне вдруг захотелось пройтись с ним по Дворцовой набережной, вдоль свинцово-серой холодной Невы. И чтобы он держал меня за руку.

Дома я не знала, чем себя занять. Вот так настроишься на что-то, а планы рухнут. Ноутбук на столе намекал: не мешало бы наконец переделать статью. И уделить внимание диссертации. Но абсолютно не хотелось. И я набрала номер Люки.

— Барабас, что делаешь?

— Окно мою.

— Сдурела? Дождь вот-вот пойдет. Да и вообще, кто под зиму окна моет? Потеть же будут.

— Плевать. Оно такое засранное, что двора не видно. Раздражает.

— Бросай ты это дело. Бери бухло, приезжай ко мне. Будем пить и плакать.

— Чего вдруг? — удивилась Люка. — В смысле, тебе чего плакать? Случилось что?

— Собиралась заняться сексом с обалденным мужиком, а он уехал в Москву, — пожаловалась я.

— Совсем уехал?

— Нет. До понедельника.

Люка насмешливо фыркнула в трубку:

— Ну вот в понедельник и займешься. Горе-то! Два дня не потерпеть? Это у меня вместо интимной жизни пустыня Гоби. Так что… ладно, приеду. Фунги закажи.

[1] Строка из стихотворения Марии Шкапской "Петербурженке и северянке…"

— А вот скажи, Том… — Люка закинула в рот последний кусок пиццы и чуть не подавилась, пытаясь по своей вечной дурацкой привычке говорить с набитым ртом.

— Да прожуй ты, — я со всей дури треснула ее по спине. — Знаешь, я хоть и врач, но с первой помощью не очень дружу.

— Скажи, — прокашлявшись и отпив вина, Люка вернулась к своей мысли, — не будь Павел твоим пациентом, кого бы ты выбрала? Его или Артема?

Я задумалась. Вопрос был, что называется, антиресным.

— Обоих сразу нельзя?

Люка насмешливо фыркнула:

— Это не в твоем забавном стиле.

— Ты права. Я консервативна и старомодна. Да и как венеролог не слишком приветствую подобный комбинированный обмен интимной флорой и фауной. Кстати, было у меня недавно такое па-де-труа на приеме. Девочка и два мальчика, лет по двадцать. Все разобраться не могли, кто же заразу со стороны притащил. А если серьезно, Люк… Не знаю. Не хотела б я делать такой выбор. Подозреваю, он был бы нелегким.

— А выбор вообще подлая вещь, — Люка перекатилась на живот и начала подбирать из коробки крошки.

Поляну мы накрыли в спальне на кровати, поверх покрывала: коробка с пиццей, бутылка вина и два бокала. Включили телевизор для фона, выбрав музыкальный канал. Вполне по-сибаритски.

— Согласна, — кивнула я, подоткнув под спину подушку. — Как ни выбирай, все равно потом покажется, что другой вариант был бы лучше. Поэтому на самом деле лучше, когда без них. Без выборов. А что это вдруг Павел всплыл, а? Признайся, Барабанова, вспоминаешь втихаря? Или, может, не только вспоминаешь?

— Дура! — она чуть порозовела и стала с ума сойти какой хорошенькой. Очень ей шел этот тонкий румянец.

— Да ладно тебе, колись уже! Прости за откровенность, но раз пошла такая пьянка… Если честно, я никогда не могла понять, что ты нашла в Матрасе. Он, конечно, мой брат и все такое, но… Что вообще в нем бабы находят? Если не считать того, что пробуждает материнский инстинкт? Характер гнусный, внешность средненькая, как глава семьи — вообще ноль. Может, он такой супер-пупер любовник?

Едва заметная гримаска Люки это предположение опровергла.

— Том, а тебе никогда не хотелось ребенка? Не от конкретного мужчины, а вообще, в принципе?

— Вот знаешь, в принципе — нет. От конкретного хотелось. Но конкретный желанием размножаться не горел. Оправдывал это тем, что мы еще слишком молоды, учимся, нет жилья, стабильного дохода. Хотя главной причиной было то, что ребенок отпихнул бы его от кормушки моего внимания. Тут наши бывшие — двое из ларца, одинаковы с лица. Но не поняла, причем тут ребенок?

— А притом. Материнский инстинкт — он, сцуко, опасный. Когда знаешь точно, что родить не сможешь, он запросто переключается на другой объект. Более или менее подходящий на эту роль. Матрасик подходил идеально. Помнишь юбилей бабы Любы?

— Еще бы нет!

Бабой Любой мы звали классную Любовь Гордеевну. Наш выпуск был у нее последним перед пенсией, и поэтому она любила нас больше всех. И всех до единого собрала на семидесятилетний юбилей шесть лет назад. Там-то Тарас с Люкой и встретились. В первый раз после выпускного — если не считать нашу со Стасом регистрацию, где они хоть и были свидетелями, но толком даже не разговаривали.