— Внештатником от ВГТРК, — коротко ответил Артем.

— Так ты журналист?

На самом деле я об этом уже знала, потому что все-таки погуглила. В соцсетях у него аккаунтов не было, во всяком случае, под своим именем, зато нашлось несколько заметок о фонде и одно короткое интервью. Из него удалось выудить, что Артем окончил журфак нашего университета, а недавно получил сертификат организатора здравоохранения. То, что я предлагала сделать по программе переподготовки Люке. Для этого не надо было быть медиком, хватало и косвенного отношения к этой области. Но говорить Артему, что искала информацию о нем в сети, не хотелось. Хотя, возможно, он тоже искал что-то обо мне, кто его знает.

— Как бы да.

— Почему как бы? — удивилась я.

— Ну как тебе сказать, Тамара? Диплом у меня есть. Писать умею, патологически грамотен. Но это не мое. В смысле, сидеть за столом и кропать текстики. Я по натуре стрингер[1]. Тянет, знаешь, туда, где стреляют. Как Саида[2].

Артем задумчиво крутил бокал, глядя сквозь него куда-то в другое измерение.

— Что, так плохо с адреналином? Нужна внешняя подпитка? — с сарказмом поинтересовалась я.

— Возможно, — усмехнулся он. — А может, реакция на благополучное до приторности детство.

— Я думала, стрингеров уже не осталось. Что-то такое дикое из девяностых.

— Ты немного не в теме. Они были, есть и будут. Просто нюансы изменились. Классические стрингеры действительно ехали в горячие точки на свой страх и риск. Это уже люди-легенды, вроде Эдуарда Джафарова. Наверно, не было ни одной, где бы он не побывал. А сейчас у каждого удостоверение внештатника какой-нибудь телекомпании или новостного агентства, которым в случае чего можно прикрыться.

— И долго ты этим занимался?

Я рассматривала его исподтишка, наблюдая за выражением лица, мимикой, а если вдруг ловила взгляд, отводила свой не сразу. Эти секундные задержки тоже были своего рода игрой. Приятной и волнующей.

— Грубо десять лет. С двадцати до тридцати. Журфак заочно окончил. Между делом, пока время было.

— А почему перестал?

— Понимаешь… — Артем посмотрел на меня в упор. — Когда одной ногой шагнешь на тот свет и вернешься, на многие вещи начинаешь смотреть иначе.

Я вздрогнула. Точно так же, именно этими же словами, говорила Люка. Интересно, что с ним случилось? Ранило в очередной горячей точке? Рассказывать он не спешил, а спрашивать показалось не слишком тактичным.

— К тому же помирился с родителями, согласился работать в фонде, — помолчав, продолжил Артем. — До этого двенадцать лет практически не общались.

— И ты?! — изумилась я. — Мы с отцом были в ссоре пятнадцать лет. И вот только сегодня что-то, возможно, забрезжило. Первый раз за все время более или менее нормально разговаривали.

— Удачи, что тут скажешь. Все-таки худой мир действительно лучше доброй ссоры. А у меня… Мутная история. Я ее никому не рассказываю. Но если хочешь… — он запустил пальцы в волосы и стал похож на дикобраза. — Если интересно, расскажу.

— Расскажи, — кивнула я, отпив глоток вина. — Раз уж мы и в этом оказались похожи.

— Я тогда заканчивал школу, и нравилась мне одна девочка из параллельного, — начало прозвучало вполне эпично. — А я ей нет. Она была из бедной, но гордой семьи, а я — мальчик-мажор, родился даже не с серебряной ложкой, а с золотой поварешкой во рту. Кстати, ты знаешь, что в Питере раньше мажорами называли фарцовщиков? Но это было еще до моего рождения, а к тому времени, когда я подрос, это значение уже кануло в лету. Так вот, страдал я по Лене года два, а на выпускном она вдруг ко мне сама подошла. Мать ее работала в ночь, отец тоже куда-то делся, ну и…

— Вы переспали, она забеременела?

— Не беги поперед паровоза, ладно? — Артем легонько пихнул меня ногой под столом. — Переспали, да. На следующий день Лена пришла к нам, выложила моим, что я ее изнасиловал, и потребовала неслабо денег, чтобы не пошла в милицию. На мои вопли, что все было по доброму согласию, никто, разумеется, не реагировал.

— Как банально. Классический развод.

— Да, очень. Но это понимаешь сейчас, а тогда я был в шоке. Родители согласились заткнуть ей рот денежной котлетой, но меня поставили раком: едешь в Москву и поступаешь в МГИМО.

— Офигеть наказание, — расхохоталась я. — Вполне так по-мажорски.

— Вот тебе смешно, а я категорически не хотел. Ни в Москву, ни в МГИМО. Собирался в универ на журфак, но в нашем благородном семействе эта профессия именовалась не иначе как журнашлюха. Я вообще, знаешь, считался эдакой паршивой овцой, которая все хочет сделать по-своему. А в МГИМО преподавал мой дядюшка, брат отца. Международная экономика ждала меня с распростертыми объятиями. И знаешь, что я сделал?

— Послал всех лесом?

— Ну-у-у… не так резво. На зону за изнасилование как бы не хотелось. Тем более за то, которого не было.

— Все проблемы от секса, — вздохнула я.

— Ну да, — кивнул Артем. — Уж тебе ли этого не знать. Как врачу, я имею в виду. Нет, я поехал. И поступил. Но на международную журналистику. Отмашка прошла меня непременно принять, а на какой именно факультет — слетело. Я и воспользовался. Скандал был!.. Но все-таки смирились. Видимо, международная журнашлюха лучше обычной. Считай, валютная проститутка, не какая-то там плечевая. Год проучился, приехал на каникулы и случайно встретил на улице Лену.

— Кажется, начинаю понимать…

— Прижал ее легонько к стеночке, она разрыдалась и раскололась. Уж не знаю, каким сквозняком моей маменьке надуло, что я по ней с ума схожу. Заплатила ей за всю эту операцию, считая, что обеспечивает блестящее будущее непутевого сынка.

— Мда… — протянула я задумчиво. — Сурово. А мне казалось, что у меня задница. Я-то всего-навсего вышла замуж без согласия отца, и он капитально разозлился. Ушла из дома, но все-таки продолжала подрабатывать в его клинике. А потом назло ему стала дерматологом. Дерматовенерологом. Не прошла в гинекологическую интернатуру. Это все-таки одна из самых хлебных врачебных специальностей. Он, конечно, помог бы, приди я на поклон. Но еж — птица гордая. Готова была, скорее, санитаркой горшки выносить. А тут кожно-венерический профессор поймал и сказал дословно следующее: «Тамарочка, иди к нам. Если тебя так возбуждают вагины, их есть у нас, хоть лопатой греби. А также члены, бородавки, прыщи, лишаи и прочая прелесть. А после ординатуры, если не зайдет, всегда сможешь пойти на переподготовку».

— А после ординатуры кошка втянулась в пылесос? Привыкла к членам и лишаям?

— Ну да, как-то так, — фыркнула я. — А у тебя что было?

— Я тоже ушел из дома. И из МГИМО, само собой. В Москву не вернулся, кантовался по друзьям, подрабатывал, пока в армию не забрали. Служил в Новоресе, морпехом. Там кое-какие по военной линии знакомства завел. Ну и понеслось. Ближний Восток, Афган, Ирак. В общем, везде, где было жарко. Ну, а у тебя есть такая страшная-страшная тайна, которую ты никому не рассказываешь?

[1] Стрингер — корреспондент или репортер-внештатник. По одной из версий, название происходит из музыкального сленга: first string (англ.), «первая скрипка» — штатный журналист, second string, «вторая скрипка» — журналист-фрилансер.

[2] Имеется в виду персонаж фильма В.Мотыля "Белое солнце пустыни" ("Саид, ты как здесь оказался?" — "Стреляли…")

То ли рецина на меня так подействовала, то ли всплеск гормонов. Или, может, это был волшебный флеш в темноте, когда внезапно понимаешь то, что минуту назад и в голову не могло прийти. Озарение.

Я вдруг увидела, что мы похожи. Очень похожи. А может, почувствовала это сразу, но осознала только сейчас. Хотя и до этого вела себя так, словно уже давно знакомы. Не задумываясь о том, как выгляжу, не подбирая выражний. Показалось, что мы всегда рассказывали друг другу свои «страшные тайны». И тяжелые, постыдные, и глупые, и забавные. И даже если смеялись друг над другом, то без злости, без желания унизить. А еще поняла, что могу рассказать ему именно такую тайну — глупо-смешную и немного стыдную. Мои мужчины — те, с кем отношения перешли за рамки одноразового секса, — всегда смеялись, узнав ее. Разница была в том, что узнавали они об этом уже после постели, а не до. Ни один идиот не рассказывает такие вещи на первом свидании!