— Ну да, — усмехнулась я. — Знакомая пилюля. Он очень убедителен. Аура у него такая — сложно сопротивляться. Give up[1] — и все дела.

— Привез в «Подстреленную гусыню» на Владимирском. Три часа просидели. На работу я уже не попала.

— Понятно… — я была противна сама себе, но ничего не могла поделать с досадой, похожей на еще не поджившую ссадину.

— Что понятно? — поморщилась Люка. — Том, мы просто сидели и разговаривали. Потом он отвез меня домой. Даже телефон не спросил. Собрала вещи, дождалась Тараса, сказала, что ухожу, и вызвала такси. Все. Как бы тебе объяснить? — она привычным жестом потерла виски. — Я не к кому-то ушла. А от него. Есть разница?

— Кажется, начинаю понимать, — я подошла к окну, посмотрела во двор. — Паша наглядно дал тебе понять, что на свете существуют другие мужчины. Буквально другие — не такие, как твой муж. Рядом с которыми не нужно быть бабой с яйцами. На которых можно положиться. Побыть приятно слабой, при этом не чувствуя себя зависимой или обязанной. Это то, что мне в нем сразу понравилось. Он сильный, но это не давит. Помню, твоя бабушка сказала, когда я только собиралась замуж за Стаса, что сильные женщины привлекают слабых мужчин. Или тех, которые притворяются сильными. Которые всеми силами стараются бабу нагнуть, чтобы почувствовать себя на коне. Первых мы на себе везем, со вторыми воюем. А Паше ни то ни другое не надо.

— Мне бабуля тоже самое говорила. Про слабых мужиков. Только такие вещи, к сожалению, понимаешь исключительно своей шкурой. Том, я все еще люблю Тараса, и мне правда очень тяжело. Но сегодня я отчетливо поняла, что больше не могу. Это тупик. И дело не в том, что я хочу ребенка, а он нет. Он хочет быть единственным ребенком, а меня это больше не устраивает.

[1] Give up (англ.) — сдаться, сдаваться

Всю ночь я провертелась пропеллером, думая о Люке, Тарасе и Павле. А под утро все-таки задремала, но очень быстро проснулась от кошмара. Смешно сказать, это действительно был такой ужас, что я подскочила в ледяном поту. То есть ужас был во сне, но и наяву подобное подбило бы меня на лету.

Приснилось, что сижу у себя в кабинете на приеме, Ленка приглашает очередного страдальца, и входит… Артем. Здравствуйте, говорит, Тамара, не хотел я быть вашим пациентом, но так уж вышло. И начинает расстегивать штаны.

А уж как мне бы не хотелось, чтобы ты был моим пациентом! Второй раз снаряд в одну воронку — явно перебор.

Сказав это вслух, я встала и пошла на кухню. На первом курсе, как и многие студенты-медики, начала курить, чтобы избавиться от запаха анатомички, который въедался в ноздри и преследовал повсюду. Бросила быстро, через год, но до сих пор осталась привычка каждое утро постоять пару минут у окна, глядя во двор.

Вечером я сказала Люке, что если уж приспичит по кому-то страдать, это точно будет не Павел. Страдать вообще не хотелось, но… почему-то стало грустно. И оставалось только констатировать факт, что Артем смог меня чем-то зацепить. Всего два раза виделись, очень недолго, а вот поди ж ты! Прошло почти полмесяца, а я никак не могла выкинуть его из головы. Чем дальше, тем чаще вспоминала. Понимая отчетливо, что, если б он хотел со мной снова встретиться, нашел бы повод.

Тамара, заканчивай эту дребедень. Ты сама на себя не похожа. Как девчонка-невропатка.

Словно в ответ на эту разумную сентенцию, память выкинула кадр: Артем, подмигивающий мне в гардеробе Юсуповского дворца.

Shit, как говорится, happens[1].

Оставалось только сомнительно утешать себя тем, что мои проблемы в сравнении с ситуацией Люки и Тараса — вообще семечки.

В субботу прием у меня заканчивался уже в двенадцать, в основном я назначала на этот день контрольные осмотры. Выйдя в коридор, с удивлением заметила, что дверь в кабинет Тараса приоткрыта. Субботы у него были выходные, и в клинику он без крайней нужды не приезжал. Поколебавшись немного, я заглянула к нему.

Выглядел мой братец, конечно, ужасно. Как будто пил всю ночь. Лицо отекшее, глаза красные. Сидел за столом, уставясь невидящим взглядом в одну точку. Заметив меня на пороге, буркнул угрюмо:

— Заходи, что ты там топчешься?

Я вошла, закрыла дверь, села напротив.

— Что, уже знаешь?

Я не стала притворяться и кивнула:

— Да, мы вчера разговаривали.

— И что?

Жалость и сочувствие мгновенно разлетелись в пыль, натолкнувшись на тон Тараса. Как будто это я его бросила, а не Люка.

— А что ты хочешь услышать? Могу сказать то же, что и ей. Не жди, что буду выбирать между вами. Вы мне одинаково дороги, и от этой истории кошки все нутро содрали.

— Ну конечно, — криво усмехнулся он. — Спасибо тебе огромное, сестричка. Ты всегда была такой двуличной. И нашим и вашим за полушку спляшем.

— А ты не охренел ли, Матрас? — я встала и оперлась руками о край стола, наклонившись к нему. — Что ты несешь-то? И не ты ли часом Ольшанскому вывалил то, что ему знать не следовало? Не двурушно, нет?

— Ну ты вспомни, что еще в детсаду было, — фыркнул Тарас, и я почувствовала резкий запах перегара. Хотелось бы знать, на чем он добирался до клиники.

— Короче. Вы люди взрослые, разберетесь сами. Счастливо.

Я пошла к двери, но он встал и догнал меня. И сунул в руку какой-то листок.

— Передай своей подружке, вы ж там теперь снова рядышком.

Я посмотрела — и глазам не поверила.

Счет на оплату услуг клиники «Норд-вест» от вчерашнего числа. Анализы, узи, консультации специалистов. На очень такую четкую сумму.

— Ну ты и свинья, Тарас…

— Да? Правда? — он вскинул брови домиком. — Может, это я от нее ушел?

— Вычти из моей доли прибыли. Или из зарплаты. Как хочешь, — я разорвала счет пополам и бросила на пол. — Надеюсь, когда протрезвеешь, тебе станет стыдно.

— Нет, Тома, не станет. Не надейся. Можешь лизаться с ней сколько хочешь, дело твое. Можете вообще вместе жить, спать — что угодно. Мне плевать. Но чтобы я об этой твари больше не слышал. Поняла?

Я молча вышла. Даже дверью хлопать не стала — к чему?

Десять лет назад, когда я вот так же стояла одной ногой на пороге, не решаясь сделать последний шаг, мы с Тарасом вдвоем крепко набрались. И я вдруг выплакалась ему в жилет, чего обычно себе не позволяла. Вывалив все свои претензии к Стасу, причем в не самой корректной форме. И все это мой дорогой братик на следующий день передал по назначению. Дословно.

Зачем, потом допытывалась я. Вот просто интересно было — зачем? Не знаю, Том, так вышло, бормотал он, отводя взгляд. Тогда мы здорово поссорились и не разговаривали месяца два, до самых госов. С одной стороны, это его предательство облегчило мне уход. С другой, было так противно, что не передать. И вот сейчас я точно так же могла пересказать наш разговор Люке, вернув должок и заодно избавив ее от возможных угрызений совести. Но и это было не менее противно.

Вечером позвонил отец. Как минимум необычно. Общались мы редко и только в случае крайней необходимости.

— Тамара, что вообще происходит? — спросил он сухо, едва поздоровавшись. — Я ждал сегодня Люку, она не приехала. Позвонил. Сказала, что ушла от Тараса и теперь ей неудобно пользоваться моей помощью. Я ее, конечно, отругал, сказал, чтобы без глупостей приезжала. Позвонил ему, он вообще разговаривать не захотел.

— Пап, я ничего не знаю. То есть знаю, что Люка собирается разводиться, но никаких подробностей.

— Ну ладно, — вздохнул он. — Извини, что побеспокоил.

Да, денек закончился не лучшим образом. Надо было срочно чем-то отвлечься. Сожрать торт. Напиться в хламину. Заняться сексом. Но идти в магазин за тортом не хотелось. Пить в одни ворота я не любила, секс в подобной компании и вовсе считала унылым суррогатом. Оставалось лишь одно. Сесть за свою многострадальную гонорейную диссертацию.

[1] Shit happens (англ.) — дерьмо случается (т. е. неприятности бывают)