Рабочий поселок «Поедем в рабочий поселок…» — сказал мне, вздохнув, Ярослав, и что-то в глазах невеселых возникло, предсмертье застлав. Возникли фабричные трубы и, вытертые на ходу, с шальной вермишелинкой губы в столовском веселом чаду. Возникли окраин колючки, где рыж курослеп у ворот, и чудо той первой получки, которая пазуху жжет. Возникли, как будто закаты когда-то рассветных стихов, знаменного цвета плакаты над черным сияньем станков. «Поедем… На сбор я недолог — и книгу напишем вдвоем, а книгу «Рабочий поселок» так запросто и назовем…» Не стало теперь Ярослава, но вечны рабочая кость, рабочая тяжкая слава и мастера нежная злость. Работа его уважала. В бессмертие, что не для всех, походкою Жана Вальжана сутуло он входит, как в цех. И что-то во мне, как осколок, сидит и болит, и болит. Поеду в рабочий поселок, как мастер велел и велит. Хочу я, чтоб книга настала под грохот шкивов, шестерней. Пусть будет в ней привкус металла, клеймо Ярослава на ней. Я так фрезерован эпохой, что мне заржаветь не пора, и правый и левый – в лепеху не сдавят меня буфера. В рабочий поселок поеду, где примут меня, как родню. Рабочего цеха поэтов достоинства не уроню. Работу мою – непрерывку, одетую в дым и мазут, как дышащую отливку, истории шваркну на суд. Прощай, моя прежняя юность! Зазря я хвалить не люблю, и по-смеляковски сутулюсь, и по-смеляковски грублю. Но для новичка это счастье, когда, приглашая к столу, ему недоверчивый мастер процедит свою похвалу. Январь 1973 Маевка Надену кепку-смеляковку и в рощу майскую пойду, как на рабочую маевку в каком-то давешнем году. На свежей зелени поляны увижу прадедов живых и с рыжей «шустовской» стаканы на «Ведомостях биржевых». Я сяду где-то посередке. Я буду петь о лучших днях, путиловца в косоворотке и михельсоновца обняв. Толкну весну веселым локтем, подставлю солнышку лицо и облуплю чумазым ногтем крутое, в трещинах, яйцо. Я захлебнусь весной, свободой под белой крышей облаков, укрытый царственной природой от царских суетных шпиков. Я революцию увижу в сквозном березовом строю и революцию приближу тем, что о ней я запою. И над бессмертною поляной с мятежной смертной головой я улыбнусь, поддельно пьяный и неподдельно молодой… Январь 1973 Разлука вдвоем
Нас разлука насквозь прознобила. Между нами далекая даль. Ты, наверно, меня разлюбила и меня тебе попросту жаль. Все беззвучно разбилось, распалось. Не уехала ты никуда, но осталась, как будто рассталась, и рассталась уже навсегда. Словно поле, побитое градом, неоглядно раскинулась близь, и тебе, засыпающей рядом, я шепчу безнадежно: «Вернись!» Но не слыша, не чувствуя даже заклинаний, летящих вдогон, ты все дальше, все дальше, все дальше в этой грустной разлуке вдвоем… Январь 1973 Женский синтаксис У женщины другой порядок снов. У женщины другой порядок слов. Зулусский есть, и русский есть язык, и женский есть язык – международный. Я в женский синтаксис, прелестно сумасбродный, вникаю, как прилежный ученик. Пересекая матушку-Москву, любой трамвайчик светит мне особенно: в нем за стеклом – наглядные пособия стоят рядами, плотно, как в шкафу. Грызу гранит любви в смешной тщете не быть безмозглым неучем-нахлебником и засыпаю, словно служка с требником, с учебником, прижавшимся к щеке. Походит женский синтаксис на фарш, где главное не мясо, а приправа, когда все содержанье — это фальшь, и только междометья — это правда. Но все простим природе в их лице за то, что так по-детски прямодушно вставляют не в начале, а в конце они предлог причинный «потому что»… Да, женщина и ложь — одно и то ж, но защищает все-таки по праву их женская беспомощная ложь их женскую беспомощную правду… Январь 1973 |
