Доброта Музыка Э. Колмановского Если женщина ты, то о чем бы судьбу ни просила, помни — без доброты красота некрасива. Год за годом пройдет для тебя незаметно. Красота отцветет. Доброта неотцветна. Припев: Доброта, доброта. Доброта – не какая-то малость. Если в женщине есть доброта — значит, женщина состоялась. Горе или беда для мужчин – не беда и не горе, если есть доброта даже в женском укоре. В доброте нет стыда, в доброте только сила. Как Россия строга, будь добра, как Россия. Февраль 1971 Композитор Э. Колмановский посвятил эту песню Светлане Столпник. «Тиран» По жизни я бы шало шел навроде катера без якоря, когда бы Слава Шалашов не отучил меня от яканья. Закон: «На судне нет гостей!» — он выполнял без околичностей. Он был врагом свободы личности, не исключая и своей. Гроза бузил, сачков, нерях, он был не просто ихтиолог, а всей команды идеолог — «тиран» в кирзовых прохарях. Взирал он бдительно на мир, прикрывши лысину на кумполе узбекской тюбетейкой, купленной в ларьке «Байкальский сувенир». Боялся он любой стоянки, как партизанских джунглей — янки. И берег, где вино и женщины, где столько разных обирал, как символ чуждой разложенщины воспринимал наш адмирал. Он бы, наверное, и Моцарту сказал, как говорил он нам: «Учитесь подавлять эмоции! На койку! Берега не дам!» А там у крошечной турбазочки вокруг костра на берегу, обнявшись, пели скалолазочки такие — просто не могу! Наш теплоходик типа катерного стоял от счастья метрах в стах, и что-то вроде всхлипа матерного у нас дрожало на устах. И, сублимируя энергию, глядела на огонь костра команда наша слабонервная, вцепившись мрачно в леера. Я так хотел, — мое вам с кисточкой! — входя в прельстительную роль, с интеллигентною туристочкой поговорить о Блоке, что ль! Но для лишенных права берега в стране не чьей-то, а родной была турбаза, как Америка, куда нет визы выездной. Во сне подушки мы кусали и к возвышающей звезде с полузакрытыми глазами сквозь сон шагали по воде. На смех москвичек, ленинградочек, в нас не вселяя больше страх, как призрак, шел за нами, крадучись, тиран в кирзовых прохарях. 12 февраля 1971 Спасибо вам за тишину
Давным-давно прошла война, и у Мамаева кургана теперь такая тишина, что слышны шорохи тумана. И только запах чабреца, и только ястреб онемелый, и только слышатся сердца в груди гранитной монументов. И по-девчоночьи хрупка, проста, как сердца чистый отзвук, есть в книге записей строка, так непохожая на отзыв. И, вспоминая ту войну, читают люди на кургане: «Спасибо вам за тишину», — и подпись тоненькую – «Таня». Ах, набинтуй, туман, бинтов… Кто эта Таня – я не знаю, но все мы дети тех бойцов, кого взяла земля сырая. Мы будем свято помнить их, здесь прикипавших к пулеметам… Так надо жить, чтоб за живых в земле не стыдно было мертвым. Я счастлив тем, что я родной любому майскому побегу, что светит солнце над страной медалью общей за победу. И вечно помня ту войну, читайте вечно на кургане: «Спасибо вам за тишину», — и подпись тоненькую – «Таня». Апрель 1971 Песня впервые прозвучала по Всесоюзному радио в мае 1971 года. Труба Fрмстронга Великий Сачмо был в поту. Летела со лба Ниагара, но, взвитая в высоту, рычала труба, налегала. Он миру трубил, как любил. Украден у мира могилой, еще до рожденья он был украден у Африки милой. И скрытою местью раба за цепи невольничьи предков всех в рабство, как малолетков, захватывала труба. Он скорбно белками мерцал, глобально трубя и горланя, — детдомовский бывший пацан из города Нью-Орлеана. Великий Сачмо был в поту, и ноздри дымились, как жерла, и зубы сверкали во рту, как тридцать два белых прожектора. И лился сверкающий пот, как будто бы вылез прекрасный, могущественный бегемот, пыхтя, из реки африканской. Записки топча каблуком и ливень с лица вытирая, бросал он платок за платком в раскрытое чрево рояля. И вновь к микрофону он шел, эстраду вминая до хруста, и каждый платок был тяжел, как тяжкое знамя искусства. Искусство весьма далеко от дамы по имени Поза, и, если ему нелегко, оно не стесняется пота. Искусство — не шарм трепача, а, полный движений нелегких, трагический труд трубача, где музыка – с клочьями легких. Искусство пускают в размен, но, пусть не по главной задаче, поэт и великий джазмен, как братья, равны по отдаче. Да, лавры джазменов тяжки. Их трубы, поющие миру, — как собственные кишки, а золото – так, для блезиру. Сачмо, попадешь ли ты в рай? — Навряд ли, но, если удастся, тряхни стариной и сыграй, встряхни ангелков государство. И чтоб не журились в аду, чтоб грешников смерть подбодрила, отдайте Армстронгу трубу архангела Гавриила! Июнь 1971 |
