Китайский матрос Я шел один Хайфонским портом, где кранов слышался хорал, где под китайским флагом гордым корабль надменно загорал. Был на трубе плакатный идол, и проступало на борту замазанное «Made in England» сквозь ярко-красную звезду. Но я увидел, как неловко на верхнем деке, на краю матросик вешал на веревку тельняшку мокрую свою. Был гол до пояса матросик, матросик выглядел тощо — полустарик, полуподросток, но человек – живой еще. Я сам не раз стирал тельняшки и на авралах спину гнул и по моряческой замашке ему вполглаза подмигнул. Он огляделся воровато и, убедясь, что никого, мне подмигнул чуть виновато, — мол, понимаешь, каково. Потом лицо как бы заснуло, он отвернулся, и молчок, но что-то в нем на миг блеснуло, как будто слабый маячок. Я никогда в Китае не был — не потому, что недосуг, но мне матросик тот не недруг, хотя сейчас – увы! – не друг. И если был бы жив Конфуций, то, у обмана не в плену, в каком бы горестном конфузе он оглядел свою страну. Тот гордый флаг упал так низко, так складки все на нем горьки, когда по пальцам пианистов древком с размаху – сопляки. Когда все молятся портрету того, кто давит мысль и честь, единомышленников нету — лишь соумышленники есть. Но верю всею горькой болью, что где-то, прячась будто мышь, безмысльем загнана в подполье, скребет бумагу чья-то мысль. Кто он? Простее нет разгадки. Поэт… Они как воробьи. Сначала бьют их из рогатки, потом разводят «из любви». В аду казарменного рая, где заморочили народ, в народе правда вымирает, но, умирая, не умрет. И там, затравленно скитаясь, напишет правду страшных лет мой брат неведомый китайский — духовный лагерник поэт. В его стихах без лжи парадной предстанут мумии чинуш, лжекоммунизма император и оскопленье стольких душ. Дай Бог, чтоб тайные тетрадки пошли в печатные станки, чтоб промахнулись все рогатки, чтоб в цель попали все стихи! Спасибо, худенький матросик, за твой опасливый подмиг, за то, что ложь ресницей сбросил — пусть боязливо, пусть на миг. Народ никто не уничтожит. Проснется он когда-нибудь, пока еще хоть кто-то может по-человечьи подмигнуть. Хайфон, январь 1972 Бомбами – по балалайкам
26 января ультраправые экстремисты взорвали зажигательные бомбы в офисе известного импресарио С. Юрока, организующего гастроли советских артистов в США. При взрыве погибла секретарь С. Юрока – Айрис, еще тринадцать человек получили тяжелые ранения. Два детектива ведут меня, русского, чьи-то портреты хрустят под подошвами. В сердце моем что-то тоже хрустнуло — стоит искусство не так уж дешево. Кто вы, убийцы невидимолицые? Бомбой в искусство — не тонкость ли вкуса? Выродки вы, если даже полиция стала от вас охранять искусство. Кто-то сегодня звонит Барри Бойсу — верному другу, актеру прекрасному: «Ты откажись — или будет поздно! — завтра читать комиссара красного!» Барри, мы все-таки живы с тобою. Барри, мой кореш, мы все-таки старше девушки той, подкошенной болью, — той, не повинной ни в чем секретарши. Бедная Айрис, жертвою века пала ты, хрупкая, темноглазая, — дымом задушенная еврейка, словно в нацистской камере газовой. Трудно отравленный воздух проветрить. Пахнет Майданеком, Бабьим Яром. Если б Чайковский был жив и приехал, — вы тоже назвали его «комиссаром»? Сколько друзей, Соломон Израилевич, в офисе вашем в рамах под стеклами! И на полу — Станиславский израненный, рядом — Плисецкая полурастоптанная. Там, где проклятая бомба шарахнула, басом рычит возле чьих-то сережек взрывом разбитый портрет Шаляпина с надписью крупной: «Тебе, Семенчик». Свежего воздуха! Страшно мне, муторно. Не удержаться от гневного крика: В чем виноваты поэзия, музыка? В чем виноваты гармошка и скрипка? Вам бы хотелось побаловаться? Вам бы хотелось в искусстве, как в храме, бомбами, бомбами — по балалайкам, и по ногам балерин — топорами? Может быть, ради скандальчика остренького, замаскированы для подстраховочки, завтра вы финкой — по струнам Ойстраха, а послезавтра — в бок Ростроповича?! Слышу архангелов судные трубы. Прокляты те, кто дьяволу проданы, те, кто хотел бы мосты из трупов строить для дружбы между народами. Ангел Искусства, пою тебе оду! Над сумасшедшими, над прокаженными вечно дети от народа к народу с крыльями, бомбами обожженными… Нью-Йорк, в ночь с 27 на 28 января 1972 (по телефону) |
