Запасники И завыли по-волчьи запасники: «Мы – не частники. Мы не участники в гнусной краже искусства России. В склады краденого нас превратили. Загнивают картины, как овощи. Мы не рыцари, присно скупые. Мы хотим показать все сокровища, что за долгие годы скопили. Чем вас живопись та испугала, если прячут в подвалах Шагала? Чем страшны для двухсот миллионов Гончарова и Ларионов? Что стрясется с державой, милейшие, если людям покажут Малевича? И устои Кремля исполинского рухнут, если покажут Кандинского? Меньше сахара будет пиленого, если выставят Фалька, Филонова? Эрьзя? Нельзя. Тышлер? Тише. Татлин? Спрятан. Потому мы, запасники, хмурые, что картины — в подземной пыли. До купца Третьякова бы уровня, вы бы, деточки, доросли! Время движется по спирали, и потомок замки разнесет, и картины, что вы запирали, как детишек, от смерти спасет. С поздней горечью сожаленья он, одаренный лучшей судьбой, вспомнит столькие поколенья, обворованные собой. Для людей это будет праздником, и поклонятся люди земли нам, ни в чем не повинным запасникам, ибо что-то мы все же спасли!» 21 ноября 1971 После того как я прочел эти стихи на вечере в Концертном зале им. Чайковского, идеологическое начальство мне года полтора не давало выступать с чтением стихов за «издевательство над советскими музеями и пропаганду модернизма». Простая песенка Булата Простая песенка Булата всегда со мной. Она ни в чем не виновата перед страной. Поставлю старенькую запись и ощущу к надеждам юношеским зависть, и загрущу. Где в пыльных шлемах комиссары? Нет ничего, и что-то в нас под корень самый подсечено. Все изменилось: жизнь и люди, любимой взгляд, и лишь оскомина иллюзий во рту, как яд. Нас эта песенка будила, открыв глаза. Она по проволоке ходила, и даже – за. Эпоха петь нас подбивала. Толкает вспять. Не запевалы – подпевалы нужны опять. Надежд обманутых обломки всосала грязь. Пересыхая, рвется пленка, как с прошлым связь. Но ты, мой сын, в пыли архивов иной Руси найди тот голос, чуть охриплый, и воскреси. Он зазвучит из дальней дали сквозь все пласты, и ты пойми, как мы страдали, и нас прости. 1971 Написано сразу после того, как Б. Окуджава был исключен из партии московской писательской организацией и ему грозило отлучение и от Союза писателей. Подробно эта история опи- сана в моей книге «Волчий паспорт», в главе «Заходи, у меня есть джонджоли…» (М., «Вагриус», 1998, с. 497–503). Монолог послезавтрашнего человека
Адам и Ева были беспартийные, ковчег придумал беспартийный Ной. Все партии с ухмылочкой противною черт выдумал – у черта вкус дурной. А может, в сердцевине самой яблока, как червь засела, – червь и змей притом, — политика – профессия от дьявола, и люди зачервивели потом. Политика придумала полицию, политика придумала вождей, сочла живую душу единицею и рассекла на партии людей. Где партия вдовы, калеки, странника, где партия ребенка и семьи? Где грань меж Магаданом и Майданеком, и между Освенцимом и Сонгми? Когда-нибудь, когда-нибудь, когда-нибудь праправнукам сегодняшних времен все партии припомнятся, как давнее, как несусветный дикий Вавилон. И будет мир, где нет калек на паперти, политиков и нравственных калек, а в нем одна-единственная партия — ее простое имя – человек. 22 ноября 1971 Хотя я придумал для этого стихотворения хитрое название «Монолог анархиста» и пытался его напечатать в «зарубежном цикле», номер не прошел. Впервые опубликовано лишь в 1990 году, но зато в самой многотиражной газете «Аргументы и факты», никогда до этого не печатавшей стихов. Тараканы Тараканы в высотном доме — Бог не спас, Моссовет не спас. Все в трагической панике — кроме тараканов, штурмующих нас. Адмиралы и балерины, физик-атомщик и поэт забиваются под перины, тараканоубежища нет. На столе у меня ода — тяжкий труд, а из мусоропровода гости прут. Только Зыкина запела, с потолков подпевать пошла капелла прусаков. Композитор Богословский взял аккорд, а на клавиш вспрыгнул скользкий рыжий черт. Тараканы тихони, всееды, археологи грязных посуд. Тараканы-искусствоведы по настенным гравюрам ползут. Тараканы, на нашу набережную в дом-гигант на Москве-реке вы с какою старушкой набожной тихо въехали в сундучке? И, воспитанная веками, применяет угрозы и лесть психология тараканья тех, чья формула: это – пролезть. На словах этот парень, как витязь, он за правду пойдет на таран, но какая-то в нем глянцевитость. Осторожнее — таракан! Плагиаторы, вкусно похрумкивающие, не посыпаны порошком. Тараканы, стишки похрюкивающие, в шапках пушкинских — пирожком. Развлекательство, размокательство, ресторанное «эге-гей!» угрожающе резво катится на эстрады со всех щелей. Вся бездумщина, вся цыганщина, весь набор про сердца на снегах — это липкая тараканщина с микрофонами в лапках-руках. Надо нашему дому очиститься. Дело будет, товарищи, швах, если взмоют ракеты космические с тараканами, скрытыми в швах. 23 ноября 1971 |
