«Ничто не сходит с рук…» Ничто не сходит с рук: ни самый малый крюк с дарованной дороги, ни бремя пустяков, ни дружба тех волков, которые двуноги. Ничто не сходит с рук: ни ложный жест, ни звук — ведь фальшь опасна эхом, ни жадность до деньги, ни хитрые шаги, чреватые успехом. Ничто не сходит с рук: ни позабытый друг, с которым неудобно, ни кроха муравей, подошвою твоей раздавленный беззлобно. Таков проклятый круг: ничто не сходит с рук, а если даже сходит, ничто не задарма, и человек с ума сам незаметно сходит… Переделкино, 26 июля 1972 Компромисс Компромиссович Компромисс Компромиссович шепчет мне изнутри: «Ну не надо капризничать. Строчку чуть измени». Компромисс Компромиссович не палач-изувер. Словно друг, крупно мыслящий, нас толкает он вверх. Поощряет он выпивки, даже скромный разврат. Греховодники выгодны. Кто с грешком — трусоват. Все на счетах высчитывая, нас, как деток больших, покупает вещичками компромисс-вербовщик. Покупает квартирами, мебелишкой, тряпьем, и уже не задиры мы, а шумим – если пьем. Что-то — вслушайтесь! — щелкает в холодильнике «ЗИЛ». Компромисс краснощекенький зубки в семгу вонзил. Гномом, вроде бы мизерным, компромисс-бодрячок иногда с телевизора кажет нам язычок. «Жигули» только куплены, а на нитке повис — как бесплатная куколка — хитрован-компромисс. Компромисс Компромиссович как писатель велик — автор душу пронизывающих сберегательных книг. Компромисс Компромиссович, «друг», несущий свой крест, мягкой, вежливой крысочкой потихоньку нас ест. Август 1972 Блоковский валун Взойдите те, кто юн, на блоковский валун и каждым вдохом кожи почувствуйте, как дрожь охватывает рожь, и станьте частью дрожи. Вся, выгорев, мертва без трепета трава и жалко вековует, и, как ни мельтеши, без трепета души души не существует. В стране такой большой жить с крошечной душой — несоразмерно слишком. Быть русским – не медаль, а внутренняя даль, где голос предков слышен. Кто предал связь времен, пусть будет заклеймен на блоковском граните, и если прервалась хоть в чем-то эта связь, мы – узелок на нити. Есть завтра во вчера, — и эти клевера, и поле бранной сечи, и древние холмы — все это тоже – мы, но лишь без дара речи. И надо нашу речь, как дух страны, беречь, как эту землю, воду. Нельзя поганить слог, которым Пушкин, Блок восславили свободу. И если всходит лгун на блоковский валун, пусть устыдится, что ли, разлитой в небесах, в оврагах и лесах просящей слова боли. Есть лживенькая мысль: нет дали – только близь, но если мы страдали, в самом страданье есть несдавшаяся честь и ощущенье дали. Взойдете те, кто юн, на блоковский валун, но там не балаганьте. Отдав предтечам дань, в себя вдохните даль и частью дали станьте. В ком есть под кожей даль в том вправду Божий дар. Духовно крепостные — недальние умы. Россия – это мы, когда мы даль России. Шахматово, Август 1972 Марьина Роща Марьина-шмарьина Роща. Улицы, словно овраги. Синяя мятая рожа ханурика-доходяги. Здесь у любого мильтона снижен свисток на полтона, а кобура пустая — стырит блатная стая. Нет разделений, – кроме тех, кто стоит на стреме, и прохаристых паханов — нашенских чингисханов. Финка в кармане подростка, и под Боброва прическа, а на ботинке – зоска, ну а в зубах – папироска. В эти прекрасные лица нас изрыгнула столица, как второгодников злостных, в школу детей подвопросных. Каждому педсовету выхода не было проще: «Что с хулиганами? В эту — в ихнюю, Марьину Рощу». Норовы наши седлая, нас приняла, как родимых, школа шестьсот седьмая — школа неисправимых. Жили мы там не мрачно — классные жгли журналы и ликовали, как смачно пламя их пожирало. Плакали горько училки, нас подчинить не в силе, — помощи скорой носилки заврайоно выносили. Типы на барахолке — Марьиной Рощи маги — делали нам наколки: «Я из Одессы-мамы». Нас не пугали насмешки за волдыри и чирьи, и королевы Плешки нас целоваться учили. Милая Марьина Роща, в нас ты себя воплотила, ну а сама, как нарочно, канула, как Атлантида. Нет, мы не стали ворами нашей Москвы престольной, стали директорами школ, но – увы! – пристойней. Даже в ученые вышли, даже летим к созвездьям, даже кропаем вирши, даже в Америки ездим. Но не закормит слава, словно блинами теща, — ты не даешь нам права скурвиться, Марьина Роща. Выросли мы строптиво. Мы – твоего розлива, пенные, будто пиво, крепкие, как крапива. Поняли мы в твоей школе цену и хлеба и соли и научились у голи гордости вольной воли. И не ходить в хороших ученичках любимых тем, кто из Марьиной Рощи школы неисправимых. Август 1972 |
