Наши кони идут к деревушке,
где ты был убит,
Как в политике, пропасть —
и слишком налево, и слишком направо,
Отпустите поводья, мучачос
[2],
коням руководство отдайте,
может, вывезут к месту, —
иначе мы сгинем напрасно.
Скал угрюмые скулы.
В них есть партизанское что-то.
Ветер, словно ваятель,
с тоскою и болью их высек.
Облака тяжелы, неподвижны
над вами, леса и болота,
как усталые мысли
нахмуренных гор боливийских.
Вверх и вверх мы стремимся,
как будто уходим от чьей-то погони.
Лучше – к призракам в горы,
чем сжиться с болотною тиной.
Мне диктуют ритм этих строчек
поклацывающие подковы,
спотыкающиеся о камни
на смертельной тропе серпантинной.
Но плохие поводья – нервы.
Я не то что особенно трушу,
но бессмертия трупный запах
ощущаю нервами всеми.
Вспоминать о тебе, команданте, —
перевертывает всю душу,
и внутри тишина такая,
что похоже – землетрясенье.
Команданте, тобой торгуют,
набивая цену повыше,
но твое дорогое имя
продают задешево слишком.
Не чужими, своими глазами, команданте,
я видел в Париже
твой портрет, твой берет со звездою,
на модерных «горячих штанишках».
Борода твоя, команданте,
на брелоках, на брошках, на блюдцах.
Ты был пламенем чистым при жизни.
В дым тебя превращают, и только.
Но ты пал, команданте,
во имя справедливости, революции —
не затем, чтобы стать рекламой
для коммерции «левого» толка.
Ты пристрелен был в этой школе.
Конь мой замер:
«Где ключ от школы?»
Нелюдимо молчат крестьяне.
В их глазах виноватая тайна.
Дверь на ржавом замке висячем.
В окна глянешь – темно и голо,
и стена бела, словно парус
корабля, где нет капитана.
Дремлет колокол сельский старинный.
Тянет пьяница пиво из банки.
У дверей навоз лошадиный,
как посмертные хризантемы.
Повторяю: «Где ключ от школы?
Ключ! Понятно?!» – кричу по-испански.
«Мы не знаем, сеньор, не знаем…»
Не пробьешь крестьян, словно стены.
Где же все-таки ключ от школы,
от души твоей, команданте?
Что ж, пора нам обратно, мучачос.
Облака беременны громом.
Этот ключ – он в руках у тайны,
и попробуйте-ка достаньте!
Только подлинный ключ – не отмычку!
Ведь ничто не решается взломом.
Понимаю я вас, мучачос —
столько в ваших сердцах наболело.
Так и рвутся к винтовке руки,
так и просятся – за пулемет.
Если тянут вас вправо, мучачос,
вы – налево, но если налево,
не левее вашего сердца,
ибо пропасть иначе вас ждет.
Твои руки, Че, отрубили,
там, на площади Валье-Гранде,
чтобы снять отпечатки пальцев.
(Может, в спешке «пришили» другого.)
Но мятежные руки мучачос —
это руки твои, команданте,
и никто отрубить их не сможет,
а отрубят – вырастут снова.
Доверяйтесь коням, мучачос,
а не просто порывам юным.
У коней крестьянская мудрость —
ничего, что она пожилая.
В небе кружит над вами коршун,
поводя своим хищным клювом,
свои когти пока поджимая,
но нацеленно жертв поджидая.
